Улыбка Лизы. Книга 1 - Татьяна Никитина Страница 19

– Энтропия – это у нас что? – улыбается Лиза.

– Энтропия – это у нас хаос, – смеётся Миша.

Он рад её возвращению к жизни, а Лиза думает, что из Миши получился бы неплохой педагог – объясняет доступно.

Он отодвигает к центру стола блюдо с пирогом, переворачивает для наглядности чайную чашку на бок и развивает свою мысль:

– С возрастанием энтропии плотность времени возрастает, время концентрируется и сжимается. Предполагается, что вогнутое зеркало, – он проводит пальцем по золотистому ободку внутри чашки, – может влиять на ход времени. Если считать время энергией, как предполагал академик, то вогнутые зеркала концентрируют эту энергию, а значит, сжимают время, и, наоборот, рассеивая эту энергию, они растягивают время.

– Подожди, подожди… Получается, что чем больше в системе порядка, тем сильнее растянуто время и тем оно длиннее?

– Ну где-то так примерно. Чтобы тебе было понятней… Давай рассмотрим с точки зрения физиологии. Время можно измерять объёмом переработанной мозгом информации в единицу времени. Так?

– Вероятно, так, – неуверенно соглашается Лиза.

– Чем быстрее мозг осуществляет обработку информации, тем дольше тянется субъективное время для этого индивида. И наоборот, чем медленнее мозг думает, тем быстрее летит время.

– Но скорость обрабатывания мозгом информации у всех разная. Это же зависит ещё кое от чего: возраст, интеллект, гены…

– Справедливо. Каждый человек воспринимает время по-своему, всё очень субъективно.

– Значит, чем выше ай-кью индивида, тем больше он может обработать информации и тем медленнее для него тянется индивидуальное время? Чем ниже ай-кью, тем меньше и тем быстрее… А для умственно отсталых оно, выходит, вообще мелькает?

– Получается, что так. Есть сколько угодно примеров, когда при смертельной опасности скорость работы мозга возрастала в десятки раз. Да ты, наверное, и сама об этом читала. В единицу времени обрабатывается намного больше информации, чем обычно, а субъективно люди воспринимают это, как замедление времени. Или многим с возрастом кажется, что время летит с каждым годом всё быстрее. Почему? А потому, что снижается скорость обработки информации из-за старения мозга. Индивидуальное время человека уплотняется и оттого воспринимается как ускоренное.

Его слова напоминают ей об утреннем разговоре с сыном в тот день. Пашка хотел поделиться чем-то очень важным для него, но она не нашла времени выслушать. Состояние панической тоски вновь охватывает Лизу, а Миша, не замечая отрешённости, проступившей на её лице, рассказывает про наивные попытки предков закрепить время в пространстве: про загадочные башни-нураги в Сардинии; многоступенчатые зиккураты шумерийцев; таинственный Мачу-Пикчу в перуанских Андах с его косыми плоскостями храмов; каменные гигантские зеркала на Тибете.

Они не сразу слышат телефонный звонок из соседней комнаты. Миша теперь всегда первым бросается к телефону, оберегая её от нежелательных сообщений следователя.

– Слушаю… Добрый вечер… Да, здесь… Минутку, – оживлённо говорит он, прикрывая ладонью трубку.

«И радуется в душе, что это не следователь Балабанов», – думает Лиза.

– Звонит какой-то Пол Мельци. Наверное, из журнала по поводу твоей статьи? – кричит из комнаты Миша. – Лиза, ты будешь говорить с ним?

– Кто? – переспрашивает она скорее машинально, чем осознанно, и продолжает неподвижно сидеть, разглядывая на противоположной стене фотографию четырёхлетнего Пашки. Частица пойманного объективом времени, упрятанная в деревянную рамку на стене. Золотистыми волосами, вьющимися кольцами и чрезмерно отросшими за лето, он похож на прехорошенькую девочку. А может, на ангела? Она всё временила тогда с походом к парикмахеру – не хотелось состригать эту красоту. Ей и сейчас хочется оставить всё как было.

– Лиза, ты возьмёшь трубку? – напоминает Миша. Она кивает головой и едва слышно роняет: «Да, он из журнала».

ФЛОРЕНЦИЯ. 1472 ГОД

Главный нотариус Синьории сер Пьеро да Винчи, натянув поводья до упора, повернул мула с крутой каменистой тропы, петлявшей между поросших лесами холмов западного склона Монте-Альбано, на хорошо наезженную дорогу, что пролегла между Пизой и Флоренцией. По сторонам раскинулись оливковые сады, сбегающие в ущелье серебристой волной. Седые кроны коренастых деревьев в этом году сплошь усыпаны крупными чёрными ягодами. Урожай маслин обещает быть отменным, прикидывал сер Пьеро доходы от продажи масла по осени. Год назад, похоронив отца, он перебрался во Флоренцию, где по случаю совсем недорого приобрёл богатый дом на виа Делла Престанца, близ Палаццо Вьеккьо. В своём доме он вводил обычаи, принятые в знатных семействах Флоренции, а недавно, будучи в Пизе, прикупил раба-эфиопа.

От матушки, незабвенной донны Лючии, он унаследовал добродушный нрав и посему ладил со всеми, не прилагая к тому особых усилий. Врагов не имел, а благодаря милостям Всевышнего состояние его прирастало новыми виноградниками. Но, как не бывает всегда безоблачного неба, так и в жизни каждого найдётся облачко, омрачающее полноту счастья – Господь не желал продолжения его рода. Первую жену Альбиеру выбрал ему отец Антонио. Она принесла изрядное приданое, но за шестнадцать лет супружеской жизни так и не сумела родить сына или дочь. Дети появлялись на свет мёртвыми, а пять лет назад Альбиера и сама скончалась, не разродившись младенцем мужеского полу. К выбору второй жены сер Пьеро подошёл основательно, не полагаясь на везение и милость Божью. По его просьбе свахи подыскали несколько семейств, в роду коих женщины каждый год приносили по младенцу. Вот так и вошла в его дом дочь нищего чесальщика шерсти – шестнадцатилетняя Франческа Ланфредини. Сер Пьеро подписал брачный контракт, не торгуясь из-за приданого, но минуло пять лет, а Франческа ни разу не понесла, не одарила его наследником. Чем он так прогневил Бога? Будучи не скаредным, но бережливым, жизнь вёл скромную, не бражничал, денег для церквей не жалел, положил дорогую могильную плиту на семейную гробницу в Винчи, да и на милостыню нищим не скупился, о Леонардо заботился, как о законном сыне, потому как всегда помнил слова матушки: «Береги, сынок, что Господь посылает. Стань ему отцом». Иногда его посещала мысль, что мальчишка оный и есть главное испытание, ниспосланное ему Господом.

Добродетельная донна Лючия – третья жена Антонио, похоронившего до неё двух и одиннадцать детей, унесённых в разное время то моровой язвой, то потовой лихорадкой. Женщина богобоязненная, но безмерно добрая, в дела мужа не вмешивалась, в споры не вступала, ни в чём ему не перечила, но всё делала, как подсказывало сердце. Это она выходила полумёртвого мальчишку, подобранного поселянами на скалистых уступах Монте Альбано. Никто и не помышлял тогда, что он будет жить.

– Предоставь всё Богу решать. Не жилец он. Ужель не видишь? – брюзжал девяностолетний Антонио, а Лючия, забросив домашние дела, дни и ночи не отходила от постели найдёныша. Прикладывала к гноящимся ранам примочки, отпаивала травяными отварами да козьим молоком. Месяц пролежал он в беспамятстве, а когда пришёл в себя, стало ясно – память к нему не вернулась. Говорить учился заново и, как щенок, приласканный случайным прохожим, по пятам следовал за Лючией, помогая по хозяйству. Она первая стала звать его Леонардо, тоскуя по внуку. А Катерине ничего не сказали. Она так и не узнала.