Свобода по умолчанию - Игорь Сахновский Страница 19

«А что за опасность внутри страны?» – поинтересовался чрезвычайный финансовый агент.

«Ну как же? Конец света же. – Генерал даже слегка смутился. – Каждый день на всех каналах только об этом говорят. И на всех оперативках».

«А что, есть признаки?»

«Не признаки, а прямая установка сверху! Вы разве не в курсе?»

Оказалось, Турбанов пропустил мимо ушей чуть ли не главную новость – в стране появилась национальная идея.

Лучшие умы на протяжении многих лет не могли её нащупать и назвать. Но вот несколько месяцев назад на совещании у первого заместителя директора СЦУ по идеологии был найден вариант, который устроил всех. Национальная идея получилась простой и великой – конец света. Разумеется, свой, особый конец. В кратчайшие сроки идею транслировали самым сознательным деятелям науки, искусства, литературы и церкви. Духовенству было настоятельно рекомендовано присвоить себе копирайт. Наиболее удачные трактовки гласили: народ, для которого «на миру и смерть красна», должен воспринять эту идею как стимул к бесстрашной мобилизации перед лицом мировых угроз, а бытовые и материальные трудности – как постыдные мелочи, недостойные внимания в столь важный исторический момент.

Прочие достоинства новой национальной идеи Турбанову остались неизвестны, поскольку генерал Флагман внезапно сменил тему, тональность и выражение лица. Он осмеливается обратиться с сугубо личной просьбой. Посодействовать лично ему, если можно, если только Сергея Терентьевича не затруднит.

«Сами понимаете, чисто по службе, для нашего с вами общего дела. В том смысле, что мне бы в правление Центрального банка, ну, вы понимаете! Или, в крайнем случае, в Совет директоров этого, как его… А уж я в долгу не останусь, любую подноготную первый сообщу и доложу!»

«Я подумаю, – сказал сухо самый чрезвычайный из всех чрезвычайных финансовых агентов. – Буду иметь в виду».

Растроганный Флагман закончил инструктаж в бодром многообещающем темпе. В ближайшие десять дней будут готовы все персональные документы, включая паспорт с дипломатическими визами, а также экипировка, средства связи и места командировочных дислокаций. Просьба – никуда не отлучаться, соблюдать максимальную осторожность, в посторонние контакты не входить.

Следующие два дня Турбанов болеет, его непрерывно тошнит, хотя ничего сомнительного он не ел. Агата пробует себя в роли насмешливой сиделки.

«По-моему, ты свежими впечатлениями отравился, а они оказались тухлыми».

«Я всё-таки хочу понять: вот эти генералы и писатели – они что, и вправду так думают, как говорят?»

«Ты как будто вчера родился. Они и вправду говорят и думают, как им выгодно. Плюнь!»

Но вместо того чтобы плюнуть, Турбанов, у которого тошнотные позывы дополнились ещё и высокой температурой, начинает с жаром доказывать, что повальная ложь «в законе» искажает пространство и весь окружающий мир. Тут он к месту цитирует две строчки из чьих-то забытых стихов: «…Что истина хочет довериться слову – а слово соврёт и недорого спросит».

«Ты всё-таки очень умный, – говорит Агата. – Не зря тебя назначили финансовым агентом».

«Не просто агентом, а чрезвычайным. Просьба соблюдать субординацию. Поедешь со мной агентствовать?»

«Нет уж. Вдвоём нас точно накроют. Я бы и тебя не пустила, если бы могла. Но раз уж ты решился на эту авантюру, то мне остаётся придумывать тылы. Отыщу какую-нибудь укромную Фиальту, устрою там запасное гнездо. А потом тебя извещу, отправлю сигнал».

«Как ты меня известишь – по телефону?»

«По телефону?.. – Агата глядит растерянно и вдруг вскакивает. – Боже, какие идиоты! Где твой телефон?!»

«Вон там, возле лампы».

Там же, рядом валяется телефон Хмурого. Они лежат такой дружной парочкой, оба включённые, и как будто молча перемигиваются.

Агата встревожена до мучнистых пятен на лице и дрожи в руках. Ей точно известно: когда чей-нибудь телефон отслеживают, то и находящиеся рядом телефоны засекают тоже. Сегодня уже каждый школьник это знает – все знают, кроме балбеса Турбанова! Если так называемого чрезвычайного агента «ведут» (а этим обязательно займутся, если ещё не занялись), то абонент Кондеев и абонент Турбанов неминуемо сольются в одно лицо.

Нельзя сказать, что 38-градусного Турбанова всерьёз увлёк этот тревожный мотив. Он пропускает его мимо ушей и продолжает свои вестибулярные рассуждения:

«Допустим, природа выдумала человека, чтобы видеть себя его глазами, слышать – его ушами, осязать – его кожей. И она, допустим, надеется с нашей помощью осознать себя. И очень ждёт, что мы точно выразим то, что мы сумели понять. Она ведь нам доверяет – возможно, рискует собой! А мы в ответ производим целые тонны лжи. Дурим пространство и самих себя. Мы, кстати, с тобой тоже знатные вруны. Разве не так?.. Значит, мы тоже искажаем картину мира».

«Хорошо, я согласна, мы знатные вруны. И поэтому сейчас мы должны избавиться от твоего несчастного телефона как можно скорей!»

«…А взять того же генерала Флагмана. Чем я лучше его? Нет, я, конечно, не такой закоренелый мудак. Но всё же».

«Я тебя сейчас просто убью! Твоё счастье, что ты болеешь. Это единственное смягчающее обстоятельство».

В конце концов она с особым цинизмом потрошит турбановский телефон, вытряхивает в унитаз карту и что там ещё удалось вытряхнуть, остальное прилежно доламывает стальным гостиничным ключом. После чего успокаивается, сдувает чёлку со лба и возвращается к обязанностям сиделки.

«Ну вот, – говорит Турбанов, – теперь будешь звонить мне на электробритву. Или на утюг».

Потом они засыпают в обнимку среди бела дня, а вечером Агата вносит предложение:

«Давай подарим кому-нибудь денег?»

«Кстати, да, хорошая мысль. Я тоже хотел».

При обсуждении возможных кандидатур на первое место выходит дворничиха Клавдия Ильинична, убирающая мусор с начальственной автостоянки.

«Только ведь я точно знаю – она денег не возьмёт».

«Ладно, я попробую сама. Тебе сейчас лучше не разгуливать на виду у всех».

Спустя четыре дня Агата с удовольствием отчитывается о новом успешном вранье: она подружилась с бабой Клавой, вошла в доверие под видом социального работника, посидела в гостях, оценила жилищные условия, на которые без слёз невозможно глядеть, и кратчайшим полулегальным путём купила бабе Клаве новое жильё. Не зря ведь баба Клава стояла в очереди на квартиру почти сорок лет, с глубоко советских времён – и вот теперь эта очередь пришла.

«Что она тебе сказала?»

«Она сначала плакала, а потом сказала: “Нигде в мире нет такого справедливого государства!”»

Ночью накануне отъезда вся улица вокруг гостиницы была снова оцеплена и пуста. Не зная точно, во сколько за ним придут, Турбанов лёг спать в одежде, чтобы его не застали голым врасплох. В половине седьмого утра в дверь номера постучали. Он наспех умылся и вышел совсем налегке, без вещей.