Сказитель из Марракеша - Джойдип Рой-Бхаттачарайа Страница 2

Риад

Азиз появился с чайником мятного чая и горкой стеклянных пиал. Пока он раздавал пиалы, над нашими головами пронеслась стайка голубей. Птицы пересекали площадь, летели к дальним лавкам, откуда как раз выходили пестро одетые туристы. Ветер дул птицам навстречу, они боролись с воздушным потоком. Азиз остановился на мгновение, залюбовался этой борьбой. Пахло розами, воздух был чист и свеж, так что даже сумерки не мешали взгляду. Голуби цепью пересекли площадь, и одна туристка, белокурая молодая женщина, со смехом пробежала за ними несколько шагов. Азиз проводил ее снисходительным взглядом, уселся среди моих слушателей, и я вдруг заметил, что на нем та же самая оливково-зеленая джеллаба, в которой он был в ночь таинственного исчезновения. Возникло почти физическое ощущение, что я переместился в прошлое. Я испытал ужас — замеченный Азизом, судя по его растерянному взгляду. Азиз молчал несколько дольше, чем дозволяют приличия, когда же заговорил, в голосе прозвучало отчаяние и даже раскаяние.

— Благодарю тебя, Хасан, за то, что предоставил мне слово, — начал Азиз и замолк, сверкнув темными глазами. — Что же мне рассказать твоим слушателям? Пожалуй, начну с себя. Ты не против, Хасан? Хорошо. Меня зовут Азиз. Родом я из маленького селения неподалеку от Эль-Аюна, что в Западной Сахаре. Работаю официантом в «Риад-Дар-Тимтам», в самом сердце медины. [1]В тот вечер, о котором говорит Хасан, я как раз заканчивал смену.

Азиз снова замолчал, подбирая слова, взгляд его затуманился в усилии вспомнить все как можно точнее. Я не торопил его, ибо понимал, как важна каждая подробность. Наконец, гораздо тише, чем прежде, Азиз заговорил снова:

— Было часов семь. С самого утра у меня болела голова из-за того, что накануне я видел странный сон, будто бы на Джемаа надвигаются песчаные стены, поглощая все на своем пути. Мне было очень страшно во сне: помню, я еще рассказал его тебе, Хасан: надеялся, ты сообразишь, к чему это.

Азиз не смотрел на меня, говорил с полузакрытыми глазами — вероятно, так ему было легче сосредоточиться. Чуть отхлебнув чаю, он продолжил:

— Я все думал о своем сне, когда в дверях появились эти двое — двое чужестранцев. Они шли от Зрабии — это место на базаре, где в прежние времена перед закатом продавали с аукциона рабов. Чужестранцы медлили на пороге, отбрасывая длинные тени, и я поспешил к ним. С первого взгляда я понял: они не похожи на прочих туристов. Девушка — точно газель, тоненькая, хрупкая, с огромными темными глазами; заметно ниже ростом, чем юноша. Говорила она одна, сопровождая слова грациозными жестами, с удивительной точностью угадывая желания своего спутника. Юноша был смуглее — оттенок кожи у него напоминал о тенях на песке. Я решил, он похож на арабского принца — так он был высок, строен, черноволос. Держался он прямо, и сквозило в его осанке нечто, вовсе не присущее человеческим существам. Юноша и девушка почти не смотрели друг на друга, однако, раз встретившись, их взгляды уже не скоро расходились вновь.

Азиз сделал еще глоток, а я оглядел нашу быстро прибывающую аудиторию. Люди сидели тихо, слушали внимательно, лица их были задумчивы и спокойны. Как раз взошла луна, воздух сделался мягче, засветился, и Азиз сбросил с себя одеяло, выпрямил спину. Неуверенность исчезала, по мере того как он припоминал все больше подробностей.

— Чужестранцы просили местечко потише, — продолжил Азиз, — а поскольку в ресторане было людно, я провел их во внутренний дворик. Там у нас столики стоят среди лимонных и апельсиновых деревьев и цветущих кустов. Чужестранцы выбрали самый темный угол — казалось, их притягивает темнота. Я принес им воды. Они взглянули на меня — глаза их сверкали, как две пары свечей. Это меня смутило; когда юноша задал мне вопрос, я не смог заставить себя встретиться с ним взглядом. У девушки было то же свойство, сродни способности гипнотизировать — она смотрела на меня и одновременно на какой-нибудь предмет. Тогда-то я и подумал: уж не сама ли Смерть явилась к нам в обличье прекрасного юноши и пленительной девушки? Это было как предчувствие, которому я не дал ходу.

Сам не свой, я сослался на сильную усталость и попросил своего друга Абделькерима обслужить столик вместо меня. Он так же нашел, что чужестранцы какие-то особенные. Позднее Абделькерим признался: наблюдая, как они ужинают, он, безо всякой на то причины, вспомнил цветущие деревья, что приветствовали его много лет назад, когда он впервые прибыл в Марракеш. У Абделькерима осталось общее впечатление благости, исходившей от чужестранцев; он растрогался; у меня эта пара вызвала совсем другие чувства. Слова Абделькерима, его невозмутимость успокоили меня, поэтому, когда чужестранцы покончили с едой, я снова стал их обслуживать. Они заказали мятный чай; юноша жадно, не поднимая глаз над краем пиалы, проглотил свою порцию, а девушка в это время смотрела на него с такой нежностью, что мое сердце забилось часто и мучительно. Поднялся зябкий ночной ветер. Прочие посетители разошлись. Я вернулся за стойку, оставил чужестранцев наедине с их мыслями, в тускло освещенном внутреннем дворике.

До сих пор тон у Азиза был ровный, сдержанный. Теперь Азиз взглянул на меня, как бы желая получить одобрение, прежде чем продолжать рассказ. Я кивнул, и он вновь заговорил, только теперь голосом более высоким, выдававшим тревогу и страх:

— Таковы были мои мысли, когда я смотрел вслед чужестранцам. Они ушли так же тихо, как и появились в чайхане. Девушка сжимала ладонь своего спутника, в то время как он держался прямо, словно нес службу на крепостном валу. Улицы дышали тьмой; тьма сразу же поглотила чужестранцев. Помню, я еще взглянул на небо — облака образовали вокруг луны двойное кольцо неестественного красного оттенка.

Потом я пошел во внутренний дворик, чтобы убрать посуду. И что же я обнаружил? Стеклянные пиалы были холоднее льда, изнутри покрыты крохотными ледяными каплями, а ведь я подавал чай прямо с огня. Я позвал Абделькерима. У него глаза округлились от удивления. Он заметил, что листочки мяты, оставшиеся в чайнике, заиндевели.

Азиз покачал головой, глядя в землю.

— Я вышел на улицу покурить и успокоиться. Откуда-то натянуло туман, ночь стала промозглой. Почти все лавки на площади закрылись. Тьму пронизывали несколько полосок света от фонарей. Я присел на крыльцо, закурил и стал себя уговаривать: дескать, не все в этом мире объяснимо, бывают и загадки.

Азиз вздохнул и оглядел площадь, словно в поисках лазейки, куда можно юркнуть и таким образом скрыться от воспоминаний. Затем поежился и стал смотреть на меня — не предложу ли я какого-нибудь успокаивающего объяснения. Но я молчал. Что я мог сказать? Пережитое Азизом было той же природы, что и прочие события рокового вечера.

Азиз снова вздохнул и произнес, не заботясь о соответствии слов посылу:

— Всегда одна иллюзия: мол, расскажешь кому-нибудь — и все станет понятно.

— Что станет понятно? — спросил я, но Азиз только покраснел, будто стыдясь за меня — мол, ну и глупый же вопрос.