В погоне за наваждением. Наследники Стива Джобса - Эдуард Тополь Страница 2

– Раскинулось море широко, и волны бушуют вдали!..

Под эту песню процессия направилась вниз по Тверской, вызывая изумленное возбуждение прохожих и автомобилистов.

– Товарищ, мы едем далёко, подальше от нашей земли… – пел Утесов, и наиболее сообразительные прохожие тут же хватались за мобильники, фотографировали Утесова и всю процессию, а проезжие автомобилисты приветствовали кинозвезд гудками своих авто.

Конечно, не успела процессия дойти до Триумфальной площади, как сюда уже подоспели менты и даже автобус ОМОНа с упрятанными за его окнами бойцами. Но майор Грущо не рискнул выпустить их на это никем не санкционированное шествие. «Тут Раневская, Папанов и даже этот – как его? – Радж Капур! – доложил он по рации дежурному по городу. – Да знаю я, что они давно умерли! А эти – ну, наверно, артисты загримированные… Хрен их знает, куда они идут! Может, на фестиваль, ведь сейчас кинофестиваль начинается… Не знаю, почему с гробами…»

– Товарищ, не в силах я вахты стоять… – гремел тем временем Утесов, и процессия, обрастая толпой любопытных, миновала Благовещенский переулок. – Огни в моих топках совсем не горят, в котлах не сдержать мне уж пару…

Двигаясь в своем полицейском «форде» параллельно этой процессии и не спуская глаз с кинозвезд и, главное, с молодежи с их странными гробами, Грущо ждал приказа дежурного по городу. Но приказа все не было, поскольку на Петровке дежурный, конечно, сам решения не принимал, а запрашивал верха – МВД или мэрию. Пользуясь этой заминкой, процессия дошла до Пушкинской площади. Тут Борис Андреев, шагнув на мостовую, поднял руку и властно остановил весь транспорт, кативший по Тверской.

– Ты вахты не кончил – не смеешь бросать…

И Утесов повел колонну наискось через Тверскую к Пушкинской площади, а Грущо похвалил себя за сообразительность: кинозвезды действительно шли на открытие Московского кинофестиваля, которое как раз сейчас происходило на Пушкинской. По этому случаю вся площадь была, конечно, оцеплена зеваками и милицейским ограждением, а внутри ее, от памятника Пушкину до входа в «Пушкинский» кинотеатр, лежала широкая красная дорожка, и по ней вверх по ступеням восходили Сергей Гармаш, Владимир Хотиненко, Федор Бондарчук, Екатерина Редникова и другие нынешние кинозвезды. Наверху, стоя вровень с памятником Пушкину, их встречал знаменитый Ростислав Сеевич Шубин – хозяин кинофестиваля, сенатор, секретарь Союза кинематографистов, почетный член Лондонской, Парижской и Лос-Анджелесской киноакадемий и обладатель дюжины самых выдающихся международных премий, наград и званий. Героически томясь под палящим солнцем в черном вечернем костюме и белой рубашке с бабочкой, он уже больше часа пожимал руки каждому гостю фестиваля, восходящему по дорожке. И именно туда, на фестиваль, направлялась теперь эта очень странная процессия кинозвезд с бутафорскими гробами.

– Лицо его, плечи, открытую грудь и пот, с них струившийся градом… – пел Утесов, растягивая аккордеон, и вместе с Борисом Андреевым и Анатолием Папановым смело шел грудью на ментовское оцепление фестивального праздника.

Конечно, юные менты, стоявшие в оцеплении, тут же узнали любимых их бабушками киногероев и расступились, пропуская эту звездную колонну.

Однако кто-кто, а Ростислав Сеевич Шубин знал, конечно, что никакой костюмированной процессии и тем более с гробами совершенно не планировалось в регламенте фестиваля, и потому с недоумением глянул на своих сотрудников – дирекцию фестиваля. Те, впрочем, и сами удивились, а солидная голубоглазая дама – директор фестиваля – успокоительно предположила: «Мосфильмовские штучки, Шахназарова сюрприз…»

– На палубу вышел, сознанья уж нет… – выводил тем временем Утесов, поднимаясь к Шубину во главе своей колонны.

Толпа фотографов и телеоператоров, аккредитованных на фестивале, страшно возбудилась (еще бы! такая сенсация!), их камеры лихорадочно затрещали и защелкали вспышками, а вездесущие Бельман и Жигарев с микрофонами в руках жадно ринулись к Раневской и Мастроянни за эксклюзивными интервью для Первого канала. И, стоя под сотней нацеленных на него объективов теле– и фотокамер, Ростиславу Сеевичу ничего не оставалось, как включиться в эту игру и с радушной улыбкой хозяина фестиваля протянуть руку Андрееву и Папанову, шедшим рядом с Утесовым. Но тут случилось совершенно непредсказуемое – знаменитый Борис Андреев, герой фильма «Падение Берлина» и других патриотических блокбастеров середины прошлого столетия, вдруг вынул из кармана чесучового пиджака черный «браунинг» и с двух шагов в упор выстрелил Шубину в грудь. Ростислав Сеевич зашатался, его алая кровь хлынула из ран на белую манишку и вечерний костюм, а Утесов продолжал как ни в чем не бывало:

– Увидел на миг ослепительный свет, упал – сердце больше не билось…

Впрочем, последние слова ему допеть не дали – менты, плечистые частные охранники фестиваля, голубоглазая директорша фестиваля и, конечно, сам майор Грущо героически бросились на убийцу…

Но, даже проснувшись от этого странного и почти явственного сна, Грущо, ему показалось, продолжал слышать хрипловатый и с детства знакомый голос:

Напрасно старушка ждет сына домой,

Ей скажут – она зарыдает,

А волны бегут от винта за кормой,

И след их вдали пропадает…

Пятница, 24 июня

– Какой-то чумовой сон мне приснился… – сказал Грущо за завтраком своей жене и тринадцатилетнему сыну.

Но встречного вопроса о подробностях сна не услышал – им, Кате и Андрею, было в это утро не до того, они если не де-факто, то мысленно были уже не дома, а в аэропорту или еще дальше – в Америке. А все потому, что еще год назад, на какой-то американо-интернетской литературной олимпиаде Андрей изложил в своем сочинении их семейную легенду о Катином деде, у которого воры снимали в поезде сапоги. Дело было во время войны, поезд шел с Украины в Сибирь, ночью дед, которому было тогда лет тридцать, спал на верхней полке, и воры, проходя мимо, потихоньку стаскивали с него замечательные хромовые сапоги – пройдут в одну сторону и потянут один сапог, обратно пройдут – второй потянут. От этой наглости дед, конечно, проснулся, но виду не подавал, а ждал, когда воры полностью снимут сапоги, чтобы ловко, без сапог, спрыгнуть с полки и схватить негодяев. Но те, оказалось, имели другую цель: стянув сапоги только до половины, они дождались какой-то уральской остановки, схватили дедовы чемоданы – огромные, тяжеленные, с растянутыми, как у гармошки, кожаными боками – и бегом из вагона. Дед спрыгнул с полки, запутался в своих полуспущенных сапогах, и, пока он их натягивал, воры с его чемоданами сиганули с поезда в черноту метельной уральской ночи. Выскочив наконец из вагона, дед хотел ринуться за ними, но тут поезд тронулся, и дедова жена, Катина бабка, которой было тогда всего-то семнадцать лет, втащила его обратно в вагон.

И всю дорогу от того уральского полустанка до Челябинска дед горючими слезами плакал по своим чемоданам – в них были не китайские сервизы, не продукты и не дорогая одежда, а его слесарный инструмент мастера-танкостроителя, отправленного по брони из Харьковского тракторного завода в Челябинск для создания там Танкограда и выпуска танка Т-34. А смешливая Катина бабка – тоже Екатерина – живо представляла себе, как эти несчастные воры, потея и надрываясь, дотащили свою добычу до укромного места, сбили с них замки или вспороли их ножами – и что обнаружили? Не колбасу и не дорогую посуду, а сплошные железки – тиски, сверла, напильники…