Арабский кошмар - Роберт Ирвин Страница 2

Когда он проснулся, была глубокая ночь, но во внутреннем дворе царило все такое же оживление. Почти все венецианцы были внизу и яростно спорили с мухташибом. По бокам неподвижно стоявшего мухташиба находились два огромных турка, которые держали фонари на длинных палках. Под сундуками с товарами, из-за которых шла перебранка, изнывали чернокожие невольники. Группа мужчин тщетно пыталась уговорить верблюда выйти в те же ворота, в которые он вошел. В центре двора поджаривался барашек. Один францисканец лежал, распластавшись ниц, перед алтарем. Другой разговаривал с несколькими паломниками, спутниками Бэльяна. Когда Бэльян поднялся, они заметили его и знаками подозвали к себе. Он направился к ним, чувствуя, как от нестерпимой ночной жары и остаточного ритма многодневного путешествия кружится голова.

– Скверные новости.– Эти слова, пока он приближался к компании, донеслись до него по-французски и по-итальянски. Он решил слушать француза.

– Вот что рассказывает монах. Виз завтра не будет. Канцелярия давадара закрыта, а получить аудиенцию у какого-либо чиновника султана невозможно. Идет трехдневный праздник в честь обрезания султанова внука, которое состоится в пятницу. И это еще не все. Плата за визу повысилась, да и на дороге к горе Синай нынче весьма небезопасно.

Потом заговорил монах:

– В последнее время даже монастырю Святой Катарины не только бедуины грозят, но и солдаты султана. Они говорят, что паломники не приносят с собой денег.

Бэльян втайне обрадовался. По правде говоря, вынужденная задержка в Каире вполне его устраивала. Его удовлетворение связано было с его двуличием, ибо в Египет он прибыл не только паломником. После того, как более года назад, в Англии, он поклялся отправиться в монастырь Святой Катарины, что на горе Синай, а оттуда – в Святую Землю, ему было дано поручение от французского двора. Он должен был под видом паломника объездить земли мамлюков в качестве шпиона, подмечая численность мамлюкских войск, прочность фортификационных сооружений и другие важные особенности. Считалось, что мамлюкское правительство в Каире опасается нападения оттоманских турок с севера и готовится к войне в Сирии. Утверждалось также, что в Каире зреет опасный заговор. Или все это было игрой воображения? Слухи, доносившиеся с востока, озадачивали христианских королей. Неопределенность возложенной на Бэльяна задачи предоставляла ему широкие возможности для различных предположений.

«Несмотря на все несообразности и противоречия, я докопаюсь до истины».

Его начали одолевать грезы о погонях в подземных сточных водах, о потайных входах и выходах, свечах с отравленными благовониями и таинственных сигналах надушенными платочками; ему уже представлялось, как он плетет паутину интриг, заговоров и контрзаговоров. Скрепя сердце он вернулся к реальности. Монах толковал о том, что завтра начинаются празднества в честь обрезания. Завтра на ипподроме перед султаном и простым людом Каира пройдут парадом отборные полки мамлюков и состоится демонстрация искусства как массированных маневров, так и единоборств, – безусловно, благоприятная для иностранных наблюдателей возможность оценить боеготовность этих невольничьих полков и неплохой критерий для будущих суждений Бэльяна.

Остальные слушатели принялись чертыхаться, брызжа слюной, – новость они восприняли отнюдь не так спокойно. Монах, воспользовавшись их растерянностью, произнес импровизированную проповедь о преградах, зримых и незримых, с коими им предстоит столкнуться в последующие месяцы. Несколько раз он прерывал свои пространные рассуждения о земном путешествии к небесной цели, дабы предостеречь их от опасного непотребства обрезания и татуировок. Зачарованный тем, как монах истолковывает отношение Церкви к членовредительству, Бэльян какое-то время слушал, а потом устало повернулся и вновь побрел по винтовой лестнице к своему спальному месту. Венецианцы, одержавшие победу в споре с мухташибом, тоже устраивались на ночлег.

Вновь он проснулся лишь около полудня, когда солнечные лучи уже добрались до погруженной в полумрак галереи. Он полежал немного, тщетно силясь припомнить некий дурной сон и вслушиваясь в звуки. Со всех концов города доносились крики муэдзинов, усиливаясь и слабея в дисгармоничном контрапункте, зовущие к молитве зухр. Несколько венецианцев громко играли на тароччи. Больше в караван-сарае почти никого не было. Поодаль, на той же галерее, сидел, поджав ноги на коврике, Вейн, безучастно смотревший в расположенный внизу двор.

В смятении оттого, что проспал полдня, Бэльян поспешно направился к выходу из караван-сарая, рассчитывая позавтракать в какой-нибудь таверне. Лишь выйдя за ворота, он остановился, вспомнив, что за стенами жилья для европейцев едва ли сыщется вино.

Он замер в нерешительности, освещенный ярким солнечным лучом, который пробивался на большую площадь сквозь деревья и колонны. Напротив ворот караван-сарая, из которых он вышел, стояла мечеть Эзбек. Простиравшиеся во все стороны узоры ветвей и напоминавшая сталактиты отделка выступов и пазух свода огромной колоннады мечети придавали площади, даже залитой ярким солнечным светом, вид таинственной кристаллической преисподней, по которой бесцельно носились голуби и бабочки. Сотни каирских бедняков устремлялись к фонтанам и резервуарам колоннады и, засучив рукава и убрав со лба волосы, наклонялись и толкались над струящейся водой, дабы совершить ритуальное омовение. Многие лотки уже закрылись, поскольку их владельцы направились в мечеть на полуденную молитву.

Мимо неслышно пробежал шелудивый медведь, очевидно, оставленный без присмотра, и Бэльян, покосившись, провожал его взглядом до тех пор, пока в поле его зрения не попала оставшаяся открытой лавка. У входа, глубоко в тени, сидели несколько турок и венецианский художник, который изучал какую-то книгу. Бэльян вспомнил его имя: Джанкристофоро Дориа. Оторвавшись от книги, Джанкристофоро ободряюще кивнул, и Бэльян подошел к нему. В лавке продавалось горячее черное варево в фарфоровых чашечках. Венецианец купил ему одну, молча обменявшись жестами с хозяином, и так же молча протянул Бэльяну сухарик. Они смотрели, как в мечеть проникают немногие опоздавшие. Внезапно Джанкристофоро заговорил.

– Кава, – жестом показал он на горькую жидкость.– Их праведники и богомольцы пьют его, чтобы не уснуть во время религиозных обрядов, но простые люди тоже его пьют. На вкус он лучше воды, если, конечно, привыкнуть.

Джанкристофоро уже привык, ибо ранее прожил несколько лет в Турции, куда его и еще одного художника посылали с аналогичной миссией. Пища, одежда и религия в Турции и Египте ему уже успели надоесть, а порученная миссия то наскучивала, то приводила в ужас.

– Ненавижу земли сарацинов, страну иллюзий и иллюзионизма, царство подкупа и обмана. Гостям здесь предлагается бесчисленное множество развлечений, но за все это в конце концов приходится платить. Следует хорошенько узнать араба и быть начеку, если хотите избежать беды. Все они так и норовят ободрать вас как липку.

– Я уже бывал за границей – Франция, Италия, Германия.

– А-а, но это место особое, здесь неосмотрительные люди подвергаются жестокому обману. Позвольте мне привести пример. Помните день, когда мы высадились на берег? – Бэльян его помнил: старики, сидящие на берегу, их пальцы, перебирающие четки, поднимающийся штормовой ветер, пальмы, гнущиеся от него почти пополам.– Так вот, в тот день я пошел прогуляться по песчаному пляжу в западном направлении, в сторону болот Мареотиса. Через несколько часов ходьбы я натолкнулся на мужчину и мальчика, сидевших у самой кромки моря. Они остановили меня и принялись выпрашивать денег. Нищие – это бич здешних мест, и я отказал им и намеревался было продолжить путь, как вдруг мужчина вновь остановил меня, ухватившись за мой рукав, и сказал, что отчаянно нуждается в деньгах и, если я не дам ему два динара, он тотчас же убьет родного сына. Я, конечно, рассмеялся ему в лицо, однако – нет, он говорил серьезно. Он силой усадил меня на песок рядом с ними и извлек из своей матерчатой котомки горшочек золы, большой моток каната и дудочку. Золу он размазал себе по лицу и по лицу мальчика. Канат положил на землю и уселся перед ним с дудочкой. Когда он заиграл, небо начало затягиваться тучами. Играя, мужчина неотрывно смотрел на меня, улыбался с неким странным намеком и поглаживал канат. Каково же было мое удивление, когда канат неожиданно задрожал и начал подниматься, поначалу неуверенно, но вскоре большая его часть уже возвышалась вертикально над мотком, а верхний конец скрывался в облаках. Потом мужчина обратился к мальчику – я решил, что с угрозами, поскольку мальчик бросился мне в ноги и стал молить о помощи. Так, по крайней мере, казалось, но я не понимал, что происходит, и ничего не сделал. Тогда мужчина принялся гоняться за мальчиком вокруг мотка каната и гонялся, пока мальчик не ухватился вдруг за канат и со всей резвостью, на какую был способен, не начал карабкаться вверх. Мужчина извлек из котомки нож. Зажав нож в зубах, он последовал за мальчиком наверх и вскоре тоже скрылся в облаках. Я вновь остался один на берегу и так сидел, пораженный происшедшим, глядя на морские волны. Прошло довольно много времени. Потом я постепенно осознал, что мой камзол намокает. Я поднял голову, полагая, что пошел дождь. С неба и вправду закапало, но капли, которые падали на мой камзол, были каплями крови. Потом появилось и нечто другое: сначала рука, затем нога – одна за одной упали на песок все отрезанные части тела мальчика. Наконец я увидел, как отец спускается по канату с головой мальчика в руке. Когда он оказался на земле, канат мягко улегся вокруг него.