Приключения очаровательного негодяя. Альмен и стрекозы - Мартин Сутер Страница 2

За окном, у которого стоял столик Альмена, прохожие начали раскрывать свои зонты. Серый суп, повисший над крышами, теперь принялся опрыскивать город холодной мокрой пылью. Альмен передумал уходить и заказал себе еще одну чашку.

Было уже половина двенадцатого, когда он начал собираться, хотя погода не стала лучше. Он подал Джанфранко знак, чтоб тот принес счет, подписал его и сунул в ладонь кельнеру десятку. Альмен хорошо выучил, что те небольшие деньги, которыми он еще располагал, лучше инвестировать в свою кредитоспособность, чем в свое пропитание.

Джанфранко подал ему пальто и проводил к выходу. Задумчиво глядя вслед удаляющейся фигуре, которая с высоко поднятым воротником пальто исчезала среди зонтов, он уважительно пробормотал:

— Un cavaliere.

Поезд Интерсити с системой выравнивания центробежных сил ехал вдоль утопающих в тумане виноградников озера Нойенбургер, у которого не видно было даже берегов. Альмен взял отдельное купе. На синем сиденье рядом с ним стоял объемистый кейс из коричневой свиной кожи с инструментами. Он продолжал читать свой детектив.

Когда нежный микрофонный голос объявил Ивердон-ле-Бен, он прервал свое чтение. Это название пробудило в нем юношеские воспоминания. В начале восьмидесятых Альмен часто слышал его в разговорах за столом. Отец Альмена когда-то инвестировал в этой местности много денег в землю, которая, как он надеялся, в связи с открытием участка автобана А5 будет переведена из сельскохозяйственной категории в землю для строительства. Дело не выгорело, и отец приписывал это не своему недостаточному знанию французского языка, а «швейцарско-французскому волокитству» местных ивердонских политиков.

Это осталось одной из немногих коммерческих неудач отца. Тот оставил сыну состояние в несколько миллионов. Фундамент этого состояния он заложил одним-единственным переводом земли в другую категорию, к которому он, как это называлось тогда в деревне, не был непричастным. Шварцаккер, средоточие его сельскохозяйственного предприятия, был переведен в землю для застройки и вскоре — благодаря открытию участка автобана — внезапно оказался частью города. Что во много раз повысило стоимость земельного участка. Отец Альмена вошел во вкус и начал систематически инвестировать в сельскохозяйственную землю потенциальных экономических зон. Расчет довольно часто оправдывался, и после его ранней смерти — во что внесли свою долю регулярные щедрые «угощения» местных политиков, имеющих влияние на решения по переводу земель в другую категорию — его единственному сыну осталось столько денег, что тот мог бы больше никогда в жизни не думать о заработке — при некоторой осмотрительности и осторожности в обращении с деньгами.

Но осмотрительность и осторожность относились к тем немногим дарованиям, которыми Фриц — как отец продолжал называть его и после того, как сын официально сменил имя, — совершенно не обладал. Он не был расчетливым человеком, его сильной стороной были языки. Он овладевал ими легко и охотно и многие годы посвятил их изучению в столицах мира. Наряду со швейцарским немецким, своим родным языком, он бегло и без акцента говорил по-французски, по-итальянски, по-английски, по-португальски и по-испански. Он мог объясниться по-русски и по-шведски и мог бы угостить собеседников безукоризненным сценическим немецким, если бы уже не знал по опыту, что его швейцарский акцент ценился гораздо выше.

И так он вел жизнь международного вольного студента до тех пор, пока душеприказчик его отца не сообщил ему о скоропостижной смерти родителя.

Курту Фрицу фон Альмену было всего 62 года, и он верил, что ему остается еще много времени для того, чтобы уладить дела со своим наследством. Вдовец не оставил завещания, и его тогдашняя спутница жизни осталась с пустыми руками; и хотя он имел представление о том, что его единственный наследник живет на широкую ногу, он не дал никаких распоряжений по использованию своего состояния.

При жизни он держал Фрица на длинном поводке. Сам он был ученый-агроном и не знал, сколько стоит образование и жизненный стиль международного студента. Тем более что он гордился своим учащимся сыном, а также тем, что может дать ему больше возможностей, чем имел когда-то сам. Отец Альмена мало путешествовал. Раньше, когда он был крестьянином, его держали на месте коровы, а позднее — бизнес. Он понятия не имел, сколько стоят отели в Париже и Нью-Йорке, сколько денег нужно в Лондоне на одежду и обувь и как высока разница цен в билетах между эконом-классом и первым. Если отцу Альмена не хватало опыта в знании света, то у Альмена его оказалось в избытке.

Он снова обратился к книге. Тут как раз объявили остановку: станция Морж.

Альмен применил самый аффектированный из своих английских акцентов, когда объяснял хозяйке магазина, что хочет только посмотреть. Женщина — ей было лет около пятидесяти, и при его появлении она вышла из задней комнаты — тут же переключилась на английский. Она к его услугам, если у него будут вопросы.

Антикварный магазин был увешан полками и застекленными витринами. Магазин специализировался на фарфоре и располагал большим ассортиментом предметов, сгруппированных по ячейкам — начиная от доступных по ценам, через дорогой мейсенский фарфор и до ценных китайских ваз и фигурок.

Альмен не торопился. Ходил от объекта к объекту, задерживался у предметов, которые будили в нем особый интерес, наклонялся к ним и разглядывал со всем возможным вниманием, не притрагиваясь к ним руками.

Четырехугольную вазочку, подписанную «Период Канси, зеленая, 8300 франков», он умышленно обошел вниманием и сконцентрировался на четырех чайных чашках ярко-желтого цвета. Чашки и блюдца были окаймлены золотым кантом, и на каждой чашке красовалась эмблема пароходства Гамбург — Америка. Набор был оценен в сумму триста двадцать франков.

— Это я беру, — сказал он на высокомерном оксфордском английском хозяйке магазина, которая во все время его обхода не спускала с посетителя глаз, сопровождая его на некотором расстоянии. — Если можно, упакуйте мне его в подарочном варианте, пожалуйста. По одному предмету, если можно.

И тогда она сделала то, на что он и рассчитывал: унесла чашки — по две за один раз — к себе в заднюю комнату.

Пока она там орудовала с упаковочной бумагой и ножницами, он еще раз удостоверился, что камеры видеонаблюдения нигде нет, и, проходя мимо полки с вазочкой периода Канси, прихватил ее и на ходу погрузил в глубокий внутренний карман своего пальто.

Потом он встал в дверях задней комнаты и беседовал с хозяйкой магазина, пока она корпела над подарочной упаковкой.

— Это для жены, — пояснил он, — сегодня день нашей свадьбы. Надеюсь, мой самолет улетит в Лондон даже при таком тумане.

Когда на следующее утро Джек Таннер вошел в Венское, Альмен кивнул ему и потаенным жестом указал на свой кейс с интрументами, который стоял на соседнем стуле. Таннер в ответ так же сдержанно кивнул. Час спустя Альмен стоял перед его магазином.