Хирург возвращается - Дмитрий Правдин Страница 2

— Возьми в помощь наших интернов Игоря и Гришу! — бросаю Альберту.

Он хоть и молодой доктор, но уже кандидат наук и хочет стать маститым хирургом. Не стану ему препятствовать. Случай не сложный, пусть оперирует. А мне еще предстоит осмотреть всех поступивших и прооперированных за суточное дежурство пациентов и сделать записи в историях болезней. Успеть бы до конца смены!

— Нож длинный был? — интересуюсь напоследок у борца.

— Вот такой длины, док! — раненый разводит в разные стороны кисти рук, скованные наручниками, и демонстрирует в улыбке рандолевые зубы с въевшейся от чифиря чернотой.

— Да, только три месяца как с зоны откинулся! — комментирует один из автоматчиков, перехватив мой взгляд, задержавшийся на изготовленных лагерными умельцами зубах. — Восемнадцать лет отсидел за рэкет — еще в лихие девяностые посадили, только освободился, и опять за свое. Бухает с тех пор, как вышел из заключения. Пытался «наехать» на каких-то кавказцев, торгующих на рынке, да не на тех, похоже, нарвался. Они его же ножом его и пырнули, нас вызвали и заяву накатали.

— Все путем, командир! — не снимая с лица улыбку, стонет несостоявшийся рэкетир и проезжает мимо меня в операционную.

— Опять посадят? — интересуюсь напоследок у полицейских.

— Скорее всего, да! — кивает разговорчивый сержант и, поправив сползающий с плеча автомат, ускоряет шаг.

— Нда-а, дела! — говорю сам себе. — Не смог перестроиться мужик, так и остался там, в девяностых.

Это уже не первый случай. К нам не часто, но доставляют представителей «братвы» прошлых лет. «Отмотав» приличный срок, они опять сбиваются в стаи, пытаясь отвоевать свое место под солнцем. Но правила игры давно изменились. Нынче предприниматели стали другими. И везут бедолаг то с огнестрельными, то с ножевыми ранениями, полученными в попытках наверстать упущенные годы…

Этот борец, судя по сопроводительному талону «скорой помощи», мой ровесник. Мы с ним в одно и то же время ходили в советский садик, учились в советской школе, служили в советской армии. Грянула перестройка, и наши пути разошлись.

— Хирурга! Срочно! — кто-то истошно орет из хирургической смотровой. Голос возвращает меня в реальность: сейчас начало седьмого утра, а в нашей смотровой нет ни одного дежурного врача. Я сам же послал сидевшего там с интернами Альберта в операционную. Чертыхаюсь про себя, но бегу на голос — больше никого из наших поблизости нет.

— Дмитрий Андреевич, — говорит заспанный медбрат Федя, — «скорики» привезли девушку пьяненькую, сбросили на нашу каталку и тут же испарились. Держите «сопроводок», — он протягивает мне серый бумажный прямоугольник документа, где скачущими крупными буквами выведен диагноз направившего учреждения: «Острый хирургический живот».

— Что с вами произошло? — стараясь говорить мягко, обращаюсь к пациентке лет двадцати пяти с приятным лицом.

— Ж-ж-живот болит, — с трудом ворочая языком, выговаривает дама. От нее за версту несет свежевыпитым дешевым алкоголем.

— А зачем пила в таком случае?

— Так болит же ж-ж-живот? — удивляется больная, пытаясь сфокусировать на мне взгляд изрядно осоловевших глаз. — Хряпнула портвешка, ч-ч-ч-тоб не так ныло.

— Чудненько, — не торопясь, стягиваю с нее теплое домашнее одеяло.

— А сколько времени уже болит? — Получить ответ я не успеваю, потому что с каталки на пол разливается мутная жидкость.

— От же зараза! — причитает сзади меня Федор. — Обмочилась! Ты что, сказать не могла, что в туалет хочешь? Кто теперь убирать твою мочу станет? Я?

— Федя, это, кажется, не моча! — Я сдергиваю с пьяницы одеяло.

— А что? — живо интересуется медбрат, уставившись на ее промежность.

Мы несколько секунд недоуменно смотрим на женские гениталии под задравшейся ночной рубашкой. Я первым прихожу в себя:

— Федя, давай мухой ее к гинекологам! Деваха-то рожает! — Благо, гинекологическая смотровая рядом и врач-гинеколог на месте.

Роды проходят так стремительно, что новорожденная девочка появляется на свет прямо на каталке. Роженицу даже не успевают переложить на специальное кресло. К счастью, ребенок не пострадал. Не знаю, что стало дальше с беспутной мамашкой: возникли какие-то проблемы с отхождением последа, и ее в экстренном порядке повезли в гинекологическое отделение. Ребеночка завернули в пеленку и отнесли в реанимацию.

Через десять минут только липкая лужа крови на полу гинекологической смотровой напоминает о том, что тут сейчас зародилась новая жизнь. Потом рассказывали, что девица отказалась от ребенка, и его передали в Дом малютки. Может, и к лучшему — эта бестолковая до самого отхождения вод не знала, что беременна. По крайней мере, так она заявила гинекологам.

Спешно покидаю приемник и отправляюсь в реанимацию, осмотреть наших больных. Время уже поджимает, а еще нужно заглянуть в операционную, узнать, как обстоят дела у Альберта.

— Как обстановка? — интересуюсь с порога в операционной, раздвинув замерших у входа автоматчиков, которые с интересом наблюдают за происходящим внутри. — Альберт, в чем заминка? Я думал, вы уже кожу зашиваете!

— Только начали, Дмитрий Андреевич! — безрадостно докладывает оператор.

— Почти час прошел, как вы пострадавшего сюда завезли. Что делали все это время? — я начинаю понемногу сердиться.

— Так мы только что закончили делать лапароскопию, — оправдывается молодой доктор.

— Альберт, скажи, пожалуйста, за каким чертом ты ее выполнял?

— Дмитрий Андреевич, не ругайтесь, но по статистике четверть всех лапаротомий по поводу проникающих ранений живота выполняются напрасно. Вы же знаете, бывает, что дырка в животе есть, а внутренние органы не повреждены. Получается, зря разрезали человека. Вот я и решил убедиться, что затеваем операцию не напрасно.

— Убедился?

— Да, там кровь в животе! Много, поэтому делаем открытую операцию.

— Молодец!

Стискиваю зубы и кое-как беру себя в руки. Орать при всех на подчиненного по меньшей мере неэтично, а на оперирующего хирурга — преступно. Выскажешь ему все, что думаешь по этому поводу, а у него, не дай бог, руки затрясутся, и пойдет операция сикось-накось, а пострадает ни в чем не повинный пациент.

А сказать есть что: наличие крови в животе было очевидно еще в приемном покое. Напряженный живот — визитная карточка катастрофы в брюшной полости. При продолжающемся кровотечении цель операции — в его остановке. А Альберт потратил время на бессмысленную в данной ситуации лапароскопию. Пока собирали аппаратуру, пока вызывали лапароскопистов, у раненого почти вся кровь в живот излилась. Хорошо, что живой остался.

Не бывает напрасных операций. Я придерживаюсь принципа: «лучше рубец на пузе, чем крест на могиле»! При осмотре живота через специальную трубку, подключенную к телевизору — лапароскопу, удается осмотреть в лучшем случае 60–70 процентов органов, и то только тех, что на поверхности. А те, что расположены в глубине живота, могут и не проявить себя в первые часы после травмы. Да, если обнаружена кровь и содержимое кишечника, то ранение считается бесспорным. Но встречаются и такие травмы, что даже на открытой операции не сразу распознаешь, что задето. Поэтому лучше смотреть руками, чем глазом.