Сумрак - Инка Парей Страница 2

Он вспомнил о времени. В угаре пробуждения он утратил чувство времени, и это очень его расстроило — в противном случае он бы знал, который теперь час.

Он осторожно повернулся. Остатки ужина все еще стояли на столе — надкусанный бутерброд с ливерной колбасой и огурец. Снова раздался странный шум, очевидно, кто-то тряс дверь гостиницы внизу.

Он наклонился и посмотрел из окна вниз. Во дворе было тихо и холодно. Напротив нигде не было света. Окна другой части дома были забраны коричневыми ставнями и выглядели маленькими и подслеповатыми, как амбразуры. Рядом с домом виднелся огород мясника, за день до этого грядки накрыли щитом кузова автомобильного фургона, на котором была нарисована свинья. В спине животного торчала воткнутая вилка, тело свиньи было расчленено, а части пронумерованы и обозначены — по ценности после забоя. Между окороками и телом зияли промежутки, словно недостающие суставы. В верхней части щита скопилась вода, она стекала сквозь щели на разбитую по краям мощеную дорожку, которая вела от грядок к столбам для сушки белья и дальше к входу в дом. На столбе висели детские прыгалки, под прыгалками стояла жестяная миска, лежало похожее на морскую раковину сито, валялись рваные маленькие мячи и торчали рукоятки лопат.

Отель принадлежал небольшому кафе, это был коридор и пять или шесть комнат, из которых большинство выходили окнами на противоположную сторону, к соседнему домовладению. Коридор примыкал к лестничной площадке и имел, кроме того, аварийный пожарный выход, которым, правда, никто до сих пор не пользовался. Постояльцев отеля почти никогда не было слышно, хотя старик предполагал, что две комнаты находятся у него за стенами — за стенами кухни и спальни.

Дождь между тем стал сильнее, теперь он сыпался с неба плотными косыми полосами. Дождей не было уже очень давно. Лето было душным и жарким, подернутое дымкой небо постоянно имело смазанный бледно-голубой цвет. В небе все время висели тонюсенькие облачка, из которых на землю так и не выпало ни капли, но зато сейчас вода хлестала неудержимо, струилась из водосточных труб и скапливалась в канавах. Бетонированные водостоки делили двор на три части, канавки встречались в середине, образуя углубление, горловину древнего как мир стока в отводной канал. Известковый налет и уплотнительные волоски затягивали воняющую гнилью решетку, прикрывавшую горловину разбитыми и вновь криво соединенными ржавчиной прутьями — рыжими и потрескавшимися. Когда шли дожди и во дворе стояла вода, здесь постоянно висел запах гнили и нечистот.

Старик натянул на бедра подол вязаной безрукавки. Грохот внизу не прекращался — этот беспокойный и назойливый шум, теперь к нему добавился еще и настойчивый стук. Старик посмотрел на свои ноги. Они имели утолщения не там, где надо, не там, где должны быть мышцы, и поэтому выглядели ненастоящими, с расположенными в неожиданных местах суставами, словно ноги мягкой детской игрушки.

Он выпрямился. Когда он вставал после длительного сидения, у него всегда немного кружилась голова, и на какой-то момент им овладевало чувство, будто он весь состоит из этих своих фальшивых ног. Он подождал, когда пройдет головокружение, потом взял костыли, серые палки, заканчивавшиеся тремя резиновыми лапками. Он медленно ощупал себя, как делал всегда, либо когда собирался идти, либо когда ступал на скользкий пол, либо когда неуверенно себя чувствовал. Он отклонился вправо, продвинул ногу немного вперед и выставил левый костыль — ноги и костыли, чередуясь, выглядели как четыре конечности. Так, переставляя ноги и костыли вдоль половицы, он дошел до кухни.

Коридор представлялся ему темным и тесным, как могила. Он был выкрашен краской, уже давно лохмотьями свисающей со стен, — мрачный, не то желтый, не то зеленый цвет, поверх которого кое-где липли остатки старых обоев. Пахло сыростью и металлом. Стук внизу стал менее отчетливым.

У входа в кухню старик остановился. Кухня являла собой крошечную, не покрытую кафелем каморку с откидным окном между двумя скатами крыши. Оказавшись на кухне целиком, старик почти совсем выдохся, но теперь он мог, лишь осторожно повернувшись на четверть оборота, обратиться во все стороны — к плите, шкафу и обеденному столу. Он включил свет, продвинулся вперед еще на пару сантиметров и взялся за выдвижной ящик под столешницей. Взору его предстал сильно пахнущий смазкой, выложенный оберточной бумагой ящик, где в полном беспорядке лежали обломок карандаша, смятые дисконтные талоны, старые шариковые ручки и бутылочные пробки вперемешку с красными и зелеными резиновыми полосками. Между всеми этими вещами лежала связка ключей его квартиросъемщиков — ключи от входа в квартиру, от гаража и подвала Дёрров. Все это было подписано и скреплено петлей клейкой ленты и зацеплено за кольцо с коричневым кожаным брелоком, недавно подаренным ему хозяином гостиницы. Была тут и еще одна пара ключей от парадной и от черного хода мясной лавки. Мясник с самого начала купил у него заднюю часть дома и сломал ее, построив себе новый дом для жилья — плоское уродливое строение с сауной в подвале. Все ключи дома, коими владел старик, были шнуром связаны в одно большое, громыхающее и сцепленное единое целое, за исключением одного, до сих пор не используемого им, плоского, цвета латуни, ключа. Старик вытащил его из ящика и сунул в карман брюк.

«Кто-то должен проснуться, — подумалось ему. — Проснуться должны хозяева гостиницы».

Вероятно, они и без того очень устали, каждое утро они пробуждались от шума машин и грохота, производимого дорожными рабочими. Спальня хозяев находилась в переднем доме, прямо напротив строительной площадки, где уже несколько дней ломали старый тротуар, вытаскивая из земли плиты с половины седьмого утра до трех пополудни, укладывая на грузовики камни, аккуратно пронумерованные, как кости, найденные на месте археологических раскопок. Слишком короткий сон подобен тонкому или чересчур короткому одеялу, такому, какое, неутомимо и поминутно просыпаясь, стараются поплотнее натянуть на себя. Все мешающие, но не означающие непосредственной опасности звуки и шумы стряхиваются с сознания беспокойными, включенными в сновидения движениями. Это холодный сон, в таком сне мерзнут и пробуждаются в ознобе. Он представил себе их обоих, хозяев гостиницы — бледных, разбитых, страдающих похмельной жаждой, представлял, как они тщетно пытаются натянуть на лица одеяла, — стук в двери продолжался.

«Со мной происходит то же самое, — подумал старик, это сравнение впервые в жизни пришло ему в голову. — Я постоянно мерзну, сплю призрачным безутешным сном, как спал в те времена, когда был солдатом, но теперь я просто перестал уставать, я не чувствую того утомления, которое валит с ног, во всяком случае тогда, когда пытаюсь смежить веки. Просто никогда не чувствую».

Он повернулся к нише за кухонной дверью, куда поставил свои костыли. Один из них упал на кипу старых газет. Он наклонился вперед, чтобы поднять его, и увидел лицо Элвиса Пресли — снимок был сделан незадолго до его смерти, сделан крупным планом. Можно было рассмотреть капли пота на шее, тени под глазами и каждый волос на голове; голова освещалась сзади сценическими софитами, и это придавало волосам странный, бесцветно-серый вид.

На лестничной площадке было темно. Коридор пропах моющими средствами. Резиновые колпачки костылей прочно цеплялись за черные плиты каменного пола; при ходьбе, когда старик отрывал костыли от пола, всякий раз раздавался чавкающий звук. Старик нащупал выключатель. Спиной он чувствовал поток воздуха из открытого окна своей квартиры. Потом окно захлопнулось, а следом за ним и дверь, а после этого, практически одновременно, что-то стукнуло внизу — в чреве дома закрылась подвальная дверь. Он прислонился к стене и потерся головой о прохладную поверхность. Потом ему в голову пришла одна мысль. Он ощупал в переднем кармане брюк связку ключей, но не успел оторвать от нее руку, когда понял вдруг, что нужный ключ у него, он висел на крючке над плитой, и, как всегда, выходя с кухни, он привычным движением снял ключ с крючка. В последнее время он привык мелочно следить за ключами, документами, незадернутыми занавесками и смятыми скатертями, и сейчас, когда он, затаив дыхание и немного сбитый с толку, стоял возле стены, ему внезапно подумалось, что одновременно с этим прорывом из квартиры он вырвался и из привычного круга своего бытия, словно сошел с застывшей картины. Будучи еще молодым человеком, он всегда отличался рассеянностью и забывчивостью, это он знал доподлинно, но вспоминал об этом лишь изредка.