Записки пинчраннера - Кэндзабуро Оэ Страница 2

Неужели он и в самом деле был так многословен? Может быть, он сказал мне лишь, что нет ничего страшнее, чем быть пинчраннером, но и нет ничего, что сильнее бы возбуждало честолюбие. Все же я думаю, что правильно передал состояние человека, жаждавшего раскрыть передо мной свою душу. Моя душа прекрасно уловила это. После нашего разговора мы оба замолчали и, стоя в углу спортивной площадки, чем-то похожей, но чем-то и непохожей на площадки тех школ, которые были построены сразу же после войны, ощущали, как нам припекает затылок горячее солнце двадцатипятилетней давности. И слышали призрачные крики ЛИ… ЛИ… ЛИ… — то ли подбадривающие, то ли осуждающие — не разберешь.

Рядом с нами обычно стояли матери, которые, как и мы, ждали наших детей. Некоторые из них работали в барах и кабаре, и даже утром от них еще пахло вином.

Какие обстоятельства заставили их разрушить семью и найти себе занятие, которое совсем не подходило им по возрасту? Мы об этом никогда не говорили, понимая, что виной всему опять-таки наши лети, и, стараясь не смотреть друг на друга, лишь обменивались приветствиями и молча наблюдали, как по площадке носятся дети, не похожие на наших детей.

Наконец наши дети выходят из класса и идут к нам. Так заведено, что мы, отцы и матери, ждем их на противоположной стороне спортивной площадки. Выстроившись в ряд, наши дети идут медленно, маленькими шажками. Проходя ту часть спортивной площадки, где дети, не похожие на наших детей, играют в бейсбол, они поднимают руки и прикрывают ими голову. Ну точно маленькие пленные. Учитель велел защитить голову только двоим — моему сыну и сыну бывшего инженера, у которых вместо недостающей кости в черепе вставлен кусочек пластика. Но потом и все остальные дети — и те, кто страдал болезнью Дауна, и те, кто перенес детский паралич, — восприняли указание учителя как относящееся к ним также. Беспомощно подняв над головой руки, наши дети начинают идти еще медленнее. Когда наконец они приближаются, дети, не похожие на наших детей, которые только что играли в бейсбол, уже подметают площадку. наши дети мелкими шажками подходят к нам сквозь густое облако песчаной пыли, сощурив свои слабые глаза и неотрывно глядя прямо перед собой.

На карточке, приколотой к груди детей, значится домашний адрес и номер телефона, написаны на ней и имена родителей, мы же, отцы и матери, обращаемся друг к другу лишь по именам детей. Я, например, отец Хикари, а бывший инженер атомной электростанции — отец Мори. Вначале мне почему-то становилось не по себе при мысли, откуда возникло это имя — Мори, — но я так и не спросил, почему ребенка назвали так. Так же, как и отец Мори не спрашивал меня о происхождении имени моего сына — Хикари.

Однако в разговорах с учителями отец Мори не раз возмущенно говорил, что, когда родился его сын, молодой практикант в больнице безапелляционно утверждал, что ребенок не будет видеть. В таком случае он, по всей вероятности, угадывал и мое душевное состояние, когда я давал имя своему сыну, в черепе которого недоставало той же, что и у Мори, кости [4]. И я отчетливо представил себе то ужасное чувство опустошенности, когда в муниципалитете, куда он принес письменное объяснение опоздания с регистрацией рождения ребенка, причиной чего была срочная операция, он и придумал это имя — Мори, — составленное из латинских слов «смерть» и «слабоумие» [5].

Когда наши дети подходят к тому месту, где мы стоим, они тут же забывают о существовании друг друга, хотя только что составляли единое целое, и мы тоже мгновенно теряем интерес к их отцам и матерям. И, превратившись в монолитные пары и сосредоточившись на своих детях, покидаем свое место в дальнем углу спортивной площадки, где мы ждали их. Так же было и в тот день, когда мы с отцом Мори ощутили, как вспыхнули наши души стоило нам заговорить о пинчраннере.

2

В первый раз отец Мори заговорил со мной не столько ради того, чтобы вызвать во мне сочувствие, сколько продемонстрировать свою явную враждебность. Однажды апрельским утром отец Мори, который впервые проводил сына в школу и теперь пришел встретить его, откровенно вызывающим тоном сказал мне — а я к тому времени уже целый семестр ходил встречать своего ребенка:

— Я работал за границей в научно-исследовательском институте. Между прочим, там люди с такими отвратительными зубами, как у вас, уже одним этим выдавали свое социальное происхождение.

И отец Мори осклабился, обнажив свои зубы — они были слишком крупные, но прекрасной формы. Это было видно с первого взгляда, но он все равно широко растянул по-детски пухлые губы и настойчиво продемонстрировал мне великолепие своих зубов.

— Что ж, мои зубы действительно выдают мое социальное происхождение, особенно если вспомнить время, в которое мы росли, — ответил я. — К этому «социальному слою» можно отнести всех детей, выросших в годы военных и послевоенных продовольственных трудностей. Разве это не характерно для всего нашего поколения?

Отец Мори скосил чересчур влажные для взрослого глаза и ненадолго задумался. Потом без всякого перехода неожиданно отказался от вызывающего тона.

— Да-да, вы правы.

Отец Мори так вызывающе заговорил со мной, видимо, потому, что в то утро, когда он стоял в центре спортивной площадки, точно офицер, руководящий военной операцией, я не утерпел и указал ему место для родителей, которые ожидают своих детей, обучающихся в специальном классе. Вообще-то я довольно нетерпим, но тогда не рассердился на его слова. Ведь он впервые вез одного из наших детей в битком набитом автобусе, без конца поднимался и спускался с ним по подземным переходам и наконец доставил его в школу. Потом ему пришлось отдать перепуганного ребенка чужим людям. Совершенно естественно, что отец, впервые испытывавший все это, становится агрессивным. А я уже был ветераном…

Без всяких на то оснований я почему-то решил, что отец Мори — музыкант-авангардист. Наверно, потому, что он в самом деле был очень похож на знаменитого музыканта Юдзи Такахаси, непременного участника хэппенингов. Я, разумеется, прекрасно понимал, что отец Мори не Юдзи Такахаси, но все равно мне казалось, что он тоже музыкант-авангардист.

На следующий день вместо отца Мори пришла мать, мать Мори. Отдавая ребенка, она объяснила учителю, почему сегодня пришлось прийти ей. Мать Мори, небольшого роста, похожая на индианку, в блеклой черной юбке, была убеждена, что ей нужно сказать учителю нечто особенное, и, хотя все матери, которые привели детей, дожидались очереди, чтобы поговорить с учителем, никак не могла уступить такую возможность кому-то еще, не высказавшись до конца, — она должна выложить все. Правда, и другие матери, все без исключения, вели себя так же. Но в этой маленькой черноглазой женщине была непонятная напористость, придававшая чуть ли не прелесть такому ее поведению. Сегодня утром, как обычно, ребенка должен был отвести отец, ребенок ждал этого, поэтому хотя и не скажешь, что он избегает матери, но все же… Душа его была настроена на другое, поэтому, вполне понятно, он встревожен. Нельзя ли до того, как она придет за ним после занятий, постараться изменить это его внутреннее состояние? Муж случайно сломал вставные зубы, поэтому сегодня утром появляться на людях ему не хотелось…