2013. Конец времен - Франсеск Миральес Страница 2

Ответ на вопрос находился в низу этой пачки ксерокопий: там я, к своему удивлению, обнаружил написанную мною статью, которую опубликовали три года назад в одной из газет моего родного калифорнийского города Санта-Моника. Здесь она была распечатана в том виде, в котором ее можно было найти в Интернете.

Я о ней уже почти забыл. В этой – объемом в три странички – статье говорилось о последних преступлениях, совершенных некой бандой (тогда еще только-только разоблаченной), которая занималась кражами предметов антиквариата и образцов европейского искусства с целью перепродажи их миллионерам, живущим на Западном побережье США. Бандиты действовали практически «на заказ»: клиент сообщал им, какой именно предмет хотел бы иметь в своем особняке, и они отправляли своих людей в Европу, где те выискивали место, откуда можно было бы выкрасть подобный предмет – то ли государственное учреждение, то ли музей, то ли частный дом.

Перечитав эту свою статью (из-за которой тогда в мой адрес посыпались угрозы от «клиентов» банды, не желавших признавать, что приобретенные ими предметы были украдены для них «на заказ»), я невольно вспомнил времена, когда был вконец обедневшим журналистом и находился на грани развода с матерью Ингрид.

Денежные средства на моем текущем счете в банке и ныне постоянно стремятся к отметке «нуль» – прежде всего потому, что я все еще выплачиваю ипотечный кредит, взятый когда-то для того, чтобы купить в Санта-Монике дом. Дом, который когда-нибудь станет собственностью моей дочери. Тем не менее, с тех пор как я познакомился в Барселоне с Айной, я впал в благодушие, превратившее деньги в мало что значащую проблемку. И вот теперь это благодушие – неожиданно для меня – куда-то улетучилось.

Однако настоящий сюрприз ждал меня в самом низу пачки ксерокопий. Небольшая записка, к которой была прикреплена скрепкой банкнота в двести евро, вернула мое внимание к Европе и таинственному антиквару. Записка гласила:

Я жду Вас в понедельник утром по адресу, указанному на конверте. Прилагаемая банкнота предназначена для покрытия расходов на дорогу, а также как компенсация за потраченное Вами время.

Я развернул сложенную вдвое желтоватую банкноту и посмотрел на нее с недоверием и изумлением. Этот антиквар не сообщил в записке ни номера своего телефона, ни адреса электронной почты, по которому я мог бы связаться с ним и подтвердить, что и в самом деле к нему приеду. Возможно, он полагал, что двести евро – это достаточно привлекательная приманка для журналиста, который дает объявления в газетах, предлагая свои услуги в качестве переводчика текстов.

Как бы там ни было, если речь пойдет о консультациях по поводу украденных художественных ценностей (впрочем, в этом вопросе я отнюдь не считал себя экспертом), я вполне могу выехать завтра с утра пораньше, чтобы к полудню уже вернуться.

Когда я сложил банкноту и засунул ее в свой бумажник, у меня возникло ощущение, что я косвенным образом заключил с Альфредом Десместре договор относительно чего-то такого, о чем я пока не имел ни малейшего представления. Если бы я знал, во что в этот момент ввязываюсь, я немедленно засунул бы банкноту обратно в конверт и имеете со всеми этими бумагами отослал бы его курьерской почтой отправителю.

Послы шалея визг тормозов, и я понял, что два моих самых близких человека приехали. Экскурсия в Барселону, по-видимому, прошла не так, как хотелось: Ингрид с сердитым видом прошагала через гостиную и стала подниматься по лестнице на второй этаж, даже и не поздоровавшись во мной. Через пару секунд дверь ее комнаты громко хлопнула.

Затем в дом вошла со слезами на глазах Айна – женщина, с которой я жил с тех пор, как переехал из США в Испанию. Она села напротив меня за стол, на котором лежал конверт, и, уперев локти в столешницу, посмотрела на меня с упреком.

– Кто-то должен научить эту дикарку хорошим манерам, – заявила она. – Ей только четырнадцать лет, а она уже считает, что ей все дозволено. Она хотела, чтобы я разрешила ей остаться на эту ночь в Барселоне, потому что она, видите ли, познакомилась с каким-то типом в кафе, в котором мы обедали. Обратная дорога превратилась а сущий ад! Она все время размахивала руками и даже ударяла кулаком по щитку приборов, из-за чего мы несколько раз едва не попали в аварию.

– У тебя тоже тяжелый характер, – сказал я, пытаясь хоть немного оправдать Ингрид, однако это только еще больше разозлило Айну.

– Лео, отнесись серьезно к тому, что я сейчас скажу: или ты поставишь эту девчонку на место, или я рано или поздно ее отлуплю. Она, по-моему, именно этого и добивается.

Я проснулся еще до рассвета – возможно, из-за ожесточенного спора, состоявшегося между мной и Айной накануне вечером. Поворочавшись в постели, я так и не смог снова заснуть.

Пришлось мне целый час лежать в постели, наблюдая за тем, как темноту постепенно сменяет тусклый свет зарождающегося утра. Я стал размышлять обо всем, что оставил там, по ту сторону океана. Я, конечно же, не поддерживал никаких отношений со своей бывшей женой, отказавшейся растить и воспитывать свою собственную дочь, однако в силу каких-то неведомых причин земля, на которой ты вырос, всегда придает тебе большую уверенность в себе.

Мой отец бросил семью и вернулся в родную для него Барселону, когда я был еще ребенком (он, кстати, попросил меня по телефону, чтобы я даже и не пытался его здесь найти), а вот для меня Испания была, в общем-то, чужим миром. Я целых шесть месяцев потратил на то, чтобы выучить местный – то бишь испанский – язык, и теперь представлял собой образец деклассированного американца, который может рассчитывать разве что на предложение преподавать английский язык в какой-нибудь общеобразовательной школе.

Отогнав от себя эти невеселые мысли, я начал разглядывать в тусклом утреннем свете Айну. Ее волосы разметались по подушке и стали похожи на золотистые морские волны. Она была старше меня более чем на десять лет, однако меня это, в общем-то, вполне устраивало. А как это может не устраивать человека, которому нечем похвастаться о прошлом и у которого не имеется сколько-нибудь четких перспектив на будущее? Уже только поэтому мне стоило держаться за эту женщину и дорожить ею.

Я поцеловал ее в лоб, затем встал с кровати, надел халат и пошел на второй этаж.

В моих ушах все еще стоял звук того, как Ингрид хлопнула вчера вечером дверью. Тем не менее, когда я увидел ее спящей с безмятежным видом в своей кровати, она показалась мне безобидным подростком, неспособным на то, чтобы начать в гневе бить посуду. Сквозь пряди светлых прямых волос – таких же, как у ее матери, – виднелась усыпанная веснушками щека. Ингрид, видимо, что-то снилось: она легонько шевелила во сне губами.

Я вышел из комнаты с ощущением того (возможно, это был всего лишь самообман), что в доме у меня все в порядке и я могу, ни о чем не переживая, отправляться в Херону.

Я уже целый час находился за рулем автомобиля, когда наконец вдалеке появились очертания Хероны с ее возвышающимся над рекой огромным собором. Как по заказу, чтобы еще больше усилить впечатление, производимое громадиной собора, из динамиков моей машины доносилась музыка Джона Доуленда – композитора и лютниста эпохи Возрождения, исполнявшего свои произведения при дворе английского короля Якова I.