Дочь - Джессика Дюрлахер Страница 2

Собственные слова явно произвели на нее слишком сильное впечатление, и теперь ей хотелось с этим справиться.

— Зачем ты тогда здесь работаешь?

— Потому что хочу чувствовать это, потому что должна чувствовать это — сама, каждый день. Должна.

— Тогда уж лучше работать полную неделю, а?

С серьезным лицом она уставилась в пол. Потом рассмеялась.

— Занятно. — Она почесала нос и спросила: — А ты чем занимаешься?

— Я пишу, — отвечал я с наигранным безразличием, чтобы она не подумала, будто я важничаю. — А тем временем изучаю литературоведение.

— Наверное, я так сильно чувствую все это из-за них, из-за моей семьи. Понимаешь? — Она смотрела на меня, как смотрит провинившаяся собака, и это разозлило меня уже по-настоящему. — Понимаешь? — повторила она.

Да-да, читали: «Мы-с-тобой-одной-крови». Но я не собирался подыхать в норе, уже обжитой другими, — тем более в той, где хозяйничала она. И ответил ей высокомерным, безразличным взглядом, который использовал против врагов.

— Я вообще ничего не чувствую. Или чувствую не то, что полагается.

И тут меня окликнули:

— Макс, ты идешь?

Все семейство собралось у лестницы, ведущей в комнату Петера ван дер Пелса. Юдит выглядела несколько возбужденной.

Девушка восторженно посмотрела на меня:

— Это твоя семья? — и подошла к ним вместе со мной.

— Меня зовут Сабина. — Она с восторгом, к которому я уже начал привыкать, смотрела на папу и Юдит. И тут я впервые понял, до чего они похожи.

Она представилась всем по очереди: Сабина Эдельштайн, — словно была здесь хозяйкой, встречающей гостей. Она и мне пожала руку.

— Макс, — еле слышно пробормотал я.

— Липшиц, — благожелательно добавил папа. И она заговорила с ним, спросила, как он тут себя чувствует.

Я не смел показать, что прислушиваюсь к ответу, и уставился в пол, изображая безразличие, но разобрал его слова:

— Тяжело. Мы с сестрой слишком хорошо знаем, как это бывает.

Сабина кивнула и коснулась его руки.

— Я тоже, — сказала она. — Я знаю, что вы имеете в виду… от моего отца…

И смущенно улыбнулась Юдит, показывая, что поняла: она и есть эта сестра.

Впервые Юдит промолчала. Только сдержанно кивнула, словно испугалась чего-то. Мама и Лана тоже молчали. И тут Сабина принялась им объяснять, каковы, собственно, цели Фонда Анны Франк. Я просто обалдел.

А когда повернулся, чтобы уйти, то почувствовал сквозь плащ легкое прикосновение ее тонкой руки. Сердце мое замерло, но я сделал вид, что ничего не замечаю. Рука соскользнула с мокрого плаща. И я, коротко кивнув, вышел.

3

Папа и Юдит были близнецами. И вместе пережили лагерь. Папа несколько раз навещал сестру в Чикаго, но ни к чему хорошему эти визиты не приводили, он возвращался молчаливый и никому ничего не рассказывал. А Юдит вообще приехала к нам впервые.

Папа не захотел эмигрировать, остался в Голландии, потому что надеялся разыскать остальных членов семьи. Папа у нас — мечтатель, верящий в чудеса, и, хотя он так никого и не нашел (а теперь уж и искать некого), все-таки не решается переехать, хотя родная сестра предлагает ему работу в своей — постоянно расширяющейся — сети магазинов игрушек. Папа говорит, что Голландия больше подходит ему по размеру. Наверное, он прав.

Только теперь, когда приехала Юдит, мы поняли, что у него была и другая причина. В папиных рассказах о лагере Юдит выглядела воплощением силы и стойкости, но не прошло и двух дней, как я понял, что решение не покидать Голландию он принял из чувства самосохранения.

Несомненно, ему нравилось рассказывать, как энергичная Юдит еще в 45-м встретила Бенно, прирожденного бизнесмена, и уехала с ним, — это помогало объяснить, почему мы не так богаты, как они.

В папиных рассказах Юдит чудесным образом превращалась в товарища — которым она, конечно, тоже была, особенно в той ситуации, — но нас всегда занимал вопрос: куда бы делись ее грубость и кипучая энергия, если бы она не попала в лагерь. Добрые чувства Юдит прятала глубоко-глубоко, теперь это стало ясно. Но папа до сих пор считал ее несомненным лидером.

— Привет, Сим, — крикнула она, крепко обняла отца и без дальнейших церемоний вступила в дом.

Бенно следовал за ней, добродушно улыбаясь и слюняво целуя всех, кто попадался на пути. Когда-то он был симпатичным парнем с большими, добрыми и умными глазами и тонкими, немного индейскими чертами лица — я видел снимки. Но теперь постарел, расплылся и приобрел черты пожилой женщины. Юдит была похожа на папу, но потоньше и ростом пониже; она коротко стригла темные с проседью волосы, носила очки и, несмотря на крупные черные серьги, напоминала переодетого мальчишку, так что вместе они выглядели как мать и сын.

Однако власть Юдит над папой была не самым ужасным в этой долгожданной встрече.

Всем было известно, что в папином присутствии любые трудности разрешаются сами собой. Люди охотно собирались вокруг него, включались в общий разговор, и атмосфера делалась теплой и приятной. Но стоило появиться Юдит, как все его прекрасные качества исчезли, словно задавленные ее неистовым темпераментом. Едва они поздоровались друг с другом, нас окатило ледяным холодом. Папа, мама, Лана и я замерли у дверей, глядя им вслед, одинокие и потерянные, словно явились незваными в незнакомый дом.

Мы прошли внутрь, и гостиная, где я вырос, показалась мне чужой. Я надеялся, что Юдит не заметит старинные картинки, которые папе удалось когда-то забрать из родительского дома.

Но она направилась прямо к ним.

— Симон, черт побери, почему ты мне ничего о них не сказал?

И разрыдалась. Этого никто не ожидал.

Папа стоял молча, опустив руки. И, казалось, терпеливо ждал, когда все кончится. Потом тоже заплакал: слезы тихо потекли по его лицу. Началась неделя, за которую нам предстояло привыкнуть и к этому. Потом он взял руку Юдит и похлопал ее ладонью по своей.

Они сели на диван и битый час не могли заговорить. Словно невидимая стена отгородила их от остального мира, как только они оказались рядом, — я никогда еще не видел папу в таком состоянии.

Юдит закурила свою первую сигарету. Мама пыталась увести нас — помочь подать кофе с пирожными, Бенно стал рассказывать мне и Лане, как они долетели, но я едва слышал, что он говорит.

А я-то, дурак, считал, что у папы тяжелый характер, потому что он не хотел рассказывать о прошлом. Зато Юдит, кажется, только об этом и говорила:

— Сим, ты чего скребешь голову — у тебя вши не завелись? — и, обращаясь к нам: — В лагере, если подхватишь вшей, запросто можно заразиться тифом. — Она хохочет громким, хриплым, прокуренным голосом. — А вы об этом и не слыхали, да? Ну, вы-то можете каждый день мыться в душе, до блеска надраиваться мочалкой, у вас они не заведутся. А в лагере даже слово «душ» можно забыть. Так что там было чуточку опасно.