Голливудская трилогия. В 3 книгах. Книга 1. Торговцы грезами - Гарольд Роббинс Страница 2

— Доброе утро, — ответил я.

Двери закрылись, и, когда лифт взмыл вверх, меня, по обыкновению, слегка замутило. Наконец двери отворились, и я вышел.

Девушка, сидящая за столом в холле, улыбнулась.

— Доброе утро, мистер Эйдж.

— Доброе утро, Мона, — отозвался я, поворачивая в коридор и направляясь по ковровой дорожке к своему новому кабинету. Раньше это был его кабинет, но сейчас на двери светились золотые буквы «Мистер Эйдж». Забавно видеть свое имя там, где раньше его не было. Я присмотрелся к табличке, стараясь разглядеть, остались ли следы от прежней фамилии. Не осталось ничего. Чувствовалось, что постарались на славу, хотя времени на замену таблички ушло немного. Даже если твое имя будет на этой двери хоть тысячу лет, понадобится всего несколько минут, чтобы оно исчезло оттуда без следа.

Я взялся за ручку и начал открывать дверь, но внезапно замер. Не снится ли мне все это? Может быть, на двери его, а не мое имя? Я снова внимательно посмотрел на табличку. «Мистер Эйдж» — гласили золотые буквы.

Я помотал головой. Рокко прав: нельзя так просто вычеркнуть из жизни тридцать лет.

Наконец я вошел. В приемной работала секретарша, а в мой кабинет вела следующая дверь. Когда я вошел, Джейн как раз вешала трубку. Она вскочила, взяла мое пальто, повесила его в шкафчик и сказала: «Доброе утро, мистер Эйдж». Причем все это она проделала одновременно.

— Доброе утро, мисс Андерсон, — улыбаясь, ответил я. — Не слишком ли много почтения с утра?

Джейн рассмеялась.

— Но, Джонни, ты ведь теперь большая шишка! Кто-то же должен придерживаться этикета?

— Пусть придерживается кто-нибудь другой, но не ты, Дженни, — проговорил я, заходя в свой кабинет.

На несколько минут я замер, привыкая. Я первый раз оказался здесь после того, как все переоборудовали. В пятницу до самого вечера я был на студии, в воскресенье вылетел в Нью-Йорк, а сегодня — понедельник.

Джейн вошла в кабинет.

— Ну как, нравится? — поинтересовалась она.

Я огляделся. Конечно, мне нравилось. Да и кому бы не понравился кабинет, похожий на сказочные хоромы? В нем было десять окон — по пять с каждой стороны; стены отделаны деревянными панелями, на одной из них — огромная фотография нашей студии, снимок сделан с высоты птичьего полета; у противоположной стены — большой декоративный камин с решеткой, возле него — кресла, обитые темно-красной дорогой кожей. За моим столом тоже стояло высокое кресло из полированного черного дерева, тоже обитое кожей, на спинке были вытиснены мои инициалы. Весь кабинет был так велик, что в нем можно было бы проводить бал или прием и еще осталось бы место.

— Ну как, тебе нравится, Джонни? — снова спросила Джейн.

Я кивнул.

— Конечно, нравится.

Я обошел свой стол и уселся в кресло.

— Ты еще не все видел, — сказала она и, подойдя к камину, нажала кнопку в стене. Стена повернулась, камин исчез, и вместо него появился бар.

Я присвистнул.

— Красота, правда? — с гордостью спросила она.

— Нет слов, — подтвердил я.

— Это еще не все, — сказала она, нажала кнопку, и камин снова занял свое место, затем нажала другую, и в проеме появилась сияющая кафелем ванная комната. — А как тебе нравится это? — спросила она.

Я подошел к Джейн и сжал ее в объятиях.

— Дженни, я чувствую себя самым счастливым парнем в мире! И как это ты догадалась, что я всю жизнь мечтал иметь личный туалет?!

Слегка смутившись, она засмеялась.

— Я так рада, что тебе здесь нравится, Джонни! А то я беспокоилась. — Я отпустил ее и заглянул в ванную комнату: там было все, что только пожелаешь, включая душ. Я снова повернулся к ней.

— Можешь не беспокоиться — папочке нравится!

Я подошел к столу и снова уселся в кресло. Мне еще надо к нему привыкнуть, — когда в этом кабинете сидел Питер, стол был простым, старомодным, как и он сам.

На столе Джейн зазвонил телефон, и она бросилась к нему, закрыв за собой дверь. И я сразу почувствовал себя одиноким. Таким одиноким, что мне стало не по себе.

Раньше, когда я был помощником Питера, мой кабинет всегда был полон. Мы разговаривали без умолку, и воздух был сизым от дыма. И все это было хорошо. Мне рассказывали о новых идеях, о картинах, о продаже, о рекламе; мы поддевали друг друга, критиковали, спорили, во всем ощущался дух товарищества, который, как я понимал, в этом кабинете не заведется.

Как это там говаривал Питер: «Когда ты — босс, Джонни, ты — сам по себе, у тебя нет друзей, только враги. Если люди к тебе относятся хорошо, поинтересуйся — почему, подумай, что им надо от тебя. Если ты хочешь, чтобы они вели себя непринужденно, то у тебя ничего не получится. Они постоянно помнят, что ты — босс, и одно твое слово может перевернуть их жизнь. Быть боссом — это значит быть одиноким. Да, Джонни, одиноким».

Тогда я лишь расхохотался ему в ответ, но теперь начал понимать, что он имел в виду. Пытаясь избавиться от этих мыслей, я принялся разбирать почту, горой возвышавшуюся на моем столе. В конце концов, я и не стремился занять этот пост. Я взял первое письмо, и моя рука замерла. А может, стремился? Мысль промелькнула и исчезла, как только я начал читать.

Это было поздравление. Все остальные письма, открытки и телеграммы тоже были с поздравлениями. Все воротилы кинобизнеса — и большие, и маленькие — прислали мне свои поздравления и пожелания удачи. Интересная штука! Не имеет значения, любят тебя или не любят, но, если что-нибудь происходит, все присылают тебе письма. Как будто это одна семья, где пристально следят за успехами и неудачами каждого. Всегда можно узнать, что думают о тебе люди, получая или не получая их письма.

Я уже почти разобрал всю почту, когда Джейн снова вошла ко мне в кабинет с огромным букетом цветов.

Я посмотрел на нее.

— Кто прислал?

Она поставила цветы в вазу на кофейном столике и, ничего не говоря, бросила мне на стол маленький белый конверт.

Даже еще не увидев инициалы «Д. У.» на уголке конверта, я по реакции Джейн догадался, от кого поздравление. Я вскрыл конверт и вытащил из него небольшую карточку. Знакомым почерком на ней было написано: «Нет ничего лучше успеха, Джонни! Похоже, я когда-то просчиталась», и подпись: «Далси».

Я бросил письмо в корзину для бумаг и закурил. Далси. Далси была стервой. Но я женился на ней, думая, что она ангел, потому что она была прекрасна и умела глядеть на тебя так, что ты считал себя самым лучшим мужчиной в мире. Да, мужчину легко одурачить. Когда я понял, как меня одурачили, мы развелись.

— Кто-нибудь звонил, Джейн?

Она стояла нахмурившись, пока я читал записку, но теперь ее лицо просветлело.

— Да, — ответила она. — Был один звонок, звонил Джордж Паппас. Он просил тебя перезвонить, когда будет время.