Эвакуатор - Дмитрий Быков Страница 2

— Слушай, мне категорически пора.

— А, да-да. Все уже с ума сходят. Меня-то никто не ждет.

— Игорь, бить на жалость у нас считается анкурлык.

— У вас все нормальные человеческие проявления считаются анкурлык, — сказал Игорь, поймал ей машину и уехал к себе в Свиблово, далекое, как альфа Козерога. Вылезая из машины и заходя в подъезд, Катька на всякий случай нашла альфу Козерога, как он учил. Приятно было думать, что Игорь там. Вот он вошел, голосом открыл дверь, привычно поприветствовал электричество, чтобы оно зажглось, легким усилием воли переоделся в халат, уселся за стол, включил компьютер, — а к его ногам радостно побежали живые деньги, стали тереться, прося вкуснятины. Игорь, вероятно, чертыхнулся, как всегда, когда его отвлекали, но в глубине души был доволен: когда живое существо нас поджидает и от нас зависит, это всегда большая радость. Ну, положим, не всегда, подумала она, открывая дверь вечно заедающим ключом.

Трудней всего оказалось научиться переключениям — буквально, с физической осязаемостью переводить какой-то внутренний рычажок в положение «выкл», и Катька даже представляла этот рычажок — черный, пластмассовый. Не сказать, чтобы таким образом она выключала внутренний свет: она переводила его в другой регистр. Первая антипатия к нашему мужу и даже, страшно сказать, к Подуше сразу проходила, как только Катька попадала в свою двухкомнатную жизнь, невыносимую, конечно, но и родную. Тут все было другое — «наша Родина, сынок», — и требовались другие вещи, и она сама удивлялась, сколько у нее в голове, оказывается, живет народу — каждый активизируется, когда востребован, а в остальное время спит мертвым сном или по крайней мере исчезает из поля зрения. Возможно, он даже что-то делает, пока мы за ним не следим, и именно этим определяется настроение. Та Катька, которая была с Игорем, дома безутешно рыдала, но помалкивала. Если она подавала голос, ее тут же приходилось затыкать. Ее все бесило — манера мужа оставлять тарелки в раковине (мыть посуду — не наше дело!), свекровь, забредшая в гости (она жила неподалеку и навещала их раза два в неделю, выходной, не выходной), вечно включенный телевизор, до сих пор не уложенный ребенок и даже нянька ребенка, которой, между прочим, платили доллар в час — и она торчала до восьми, а то и до девяти вечера: «Она без вас не засыпает!». Не засыпает — ну так скинь ее на мужа и ступай, но ведь и муж наш чаще всего вдавливается в логово только после десяти, и он в своем праве, ибо в своей турконторе зарабатывает больше нас. Ему надо расслабляться, он страшно напрягается. Это мы не имеем права явиться после девяти и при всяком опоздании бываем подозрительно расспрашиваемы: с кем это мы, что мы… Наша жизнь определена широким кругом мелких обязанностей, тогда как единственная, но суперважная обязанность нашего мужа — зарабатывать деньги, мы копим на трехкомнатную, и больше с нас при всем желании ничего не спросишь. Ведь сами мы приносим в дом от силы шестьсот, хорошо, если семьсот баксов, с левыми заказами иногда набежит у нас штука, вот и теперь нас еще ждет оформление брошюры «Если ты заложник», просили повеселей.

Игорь был единственным на новой работе, с кем можно было разговаривать. Если не считать подруги Лиды, но ее Катька знала не первый год, вместе учились и посильно помогали друг другу с заказами. «Офис» был отвратительным местом, если честно, — но только наедине с Игорем Катька могла себе в этом признаться. Его делали для несуществующей прослойки успешных и состоявшихся людей от 25 до 40 (сначала, она помнила, было до 35: верхняя граница оптимального читательского возраста отодвигалась по мере старения идеологов такого рода проектов; идеологи — главным образом из бывших коммерсантовцев — вот уже десять лет все еще надеялись где-то набрать тридцать тысяч состоявшихся людей, желавших читать журналы). «Офис» печатал исторические очерки о сигарах, написанные безработным историком; обзоры выставок, сочиненные безработным искусствоведом; справки о нобелевских лауреатах, скомпилированные безработным физиком; но в основном там появлялись статьи в которых Катька не понимала ни единого слова и потому иллюстрировала их яркими абстрактными композициями. Там было что-то о деловой этике. Она поняла только одну статью — об организации корпоративных вечеринок: оказывается, чтобы дать сотрудникам надлежащую мотивацию, необходимо было регулярно проводить День Босса. Босса Катька нарисовала с такой мерой ненависти, что испытала колоссальное облегчение, — и это был единственный день, когда работа в «Офисе» была ей в радость.

Игорь, слава Богу, не имел отношения к содержательной части журнала. Он чинил и настраивал компьютеры. «Вешайтесь, доктор, аллес, — говорил он любому, кто приходил с заявкой. — Устройство вошло в плотные слои атмосферы», — после чего быстро и легко устранял любую неисправность. Катька особенно любила его за эту легкость. Она любила его за то, что он до такой степени не отсюда. Она любила его, потому что он читал все ее мысли, прежде чем она успевала додумать их до конца.

Во время работы активизировалась другая Катька — эта была самой хладнокровной, резкой и изобретательной; если бы можно было ее как-то мобилизовать для общения с домашними — жизнь стала бы много привлекательней, но бодливой корове Бог рог не дает. Дело, вероятно, было в том, что в любом графическом редакторе она ориентировалась лучше, чем в собственной жизни, — и это очень справедливо, потому что даже в тараканьей черт ногу сломит, а вы хотите, чтобы я понимала человеческую. Поистине мир устроен не так. Репродуктивную способность я давала бы лет с сорока, сорока пяти, по достижении истинной зрелости. Надо это проговорить с Игорем. Трахаться можно сколько угодно, а плодить детей — только когда умеешь отвечать за себя и за них. Выходить замуж тоже с сорока. В двадцать я была невообразимая дура. В полной уверенности, что никому никогда не буду нужна, вышла за нашего мужа, дала жизнь еще одному существу и завязала свою биографию в невообразимый узел, изволь теперь жить и плодотворно трудиться в завязанном состоянии. Так думала молодая повеса, вставая под душ и мысленно — третью уже неделю — прикидывая: нет, еще ничего, вполне, не стыдно будет показаться инопланетянину.

— Я кебабы купил, — крикнул наш от телевизора.

— Я не голодная, — отозвалась она, но тут же подумала, что в смысле конспирации это прокол: третью неделю они с Игорем ходят по забегаловкам вокруг работы, она возвращается сытая и раздраженная, — сытая от игоревых щедрот, раздраженная от необходимости возвращаться, — и все это может навести на определенные размышления, даже если ты непрошибаемо убежден в заурядности собственной жены. Конечно, облагодетельствовав провинциалку, получив в ее лице безропотную кухарку и бездонный сосуд для излияния своего раздражения… ну ладно, ладно, это было уже чересчур. Еще месяц назад, в августе, она была вполне довольна, — или убеждала себя в этом, — но в сентябре появился Игорь, и все пошло кувырком. Сохранялась, впрочем, видимость благопристойности, и Катька диву давалась, до какой степени, значит, их с мужем ничего не связывало, если уже три недели она была ему совершенно чужая, а он ничего не замечал, и все шло, как обычно. Впрочем, может, замечал. С Сереженькой ни в чем нельзя быть уверенной, на этот счет у нее был солидный опыт. Вроде бы все гладко — «и вдруг разинет рот да как заорет: скорее головы канарейкам сверните!». Вероятно, он и теперь что-то в себе копил, дабы потом, под горячую руку, припомнить ей и поздние возвращения, и хозяйственную нерадивость, — и тогда она в ответ скажет ему, что уходит и забирает Подушу. Это надо было еще обдумать. Подуша обожала отца, а с Игорем они не были знакомы даже заочно: Катька отчего-то избегала с ним разговаривать о дочери, Игорь просто знал, что она есть, — а Подуше вообще трудно было объяснить, где мать работает и какие у нее друзья. В «Офисе» Катька появилась пятого сентября, и Подуша знала только, что мать рисует для журнала и что там имеется подруга Лида. Лида ее туда и привела, когда вполне предсказуемо и все-таки неожиданно лопнул «Созерцатель». Сереженька, конечно, уверял, что проживем, но снова садиться на шею нашего мужа, выслушивая при случае рассказы о том, как он устал горбатиться и как невыносимо приходить в неубранную квартиру… ведь, казалось бы, у тебя столько свободного времени — могла бы и подмести! Нет, пусть у меня опять не будет свободного времени. И она пошла в «Офис», и не знала теперь, радоваться или ужасаться. Хотя конечно, радоваться! Молодость была кислая, угрюмая, закомплексованная — так вот нам напоследок царский подарок.