Волшебная книга судьбы - Валери Тонг Куонг Страница 2

Я оставила фотографию лошадей в галопе, висевшую на двери: наверно, мне смутно помнилось, что это были мои любимые животные, когда я была еще совсем маленькой девочкой, счастливой и беззаботной.

Потом, с пустой головой, я снова легла.

* * *

Сырость пришла внезапно, и вместе с ней – холод. Я смотрела на окружающую растительность, не различая ни малейших ориентиров. Я утратила всякое представление о времени и пространстве. Может быть, я заблужусь, так и буду плутать среди кустов и умру от голода и жажды, как в сказке с плохим концом, исполнив, в конечном счете, свою часть уговора?

В этом были свои преимущества: не задаваться больше вопросами, не ломать голову, и никакой тебе ответственности.

Но все было не так: неужели я отступила перед поездом (сулившим практически мгновенную гибель), чтобы умереть медленной смертью и стать пищей гусеницам и жукам? Было во мне это желание, чувство надежды, этот голод внутри. Словно клещи.

Мне надо было подумать, унять колотящееся сердце.

Я решила сесть и послушать тишину. Вслушивалась, не залает ли где собака, не рявкнет ли мегафон, не взвоет ли полицейская сирена, но лес безмолвствовал, слышались лишь крики птиц. Может быть, меня и не искали. Или никто еще не обнаружил нашего ухода – думали, что я дома, спокойно сижу за тарелкой супа. Или, хуже того, решили, что я тоже погибла, раздавлена на рельсах.

Я встала и принялась лихорадочно обрывать листья, устилая ими землю, пока не получился плотный матрас. Потом я переплела ветви над собой и сделала крышу.

Шалаши мне всегда удавались. С моего приезда сюда я построила их десятки – было где укрываться, когда атмосфера в доме становилась слишком тягостной. Строила я разные убежища для каждого времени года, в зависимости от погоды и доступной растительности. Иногда я даже спала в них, к удовольствию тетки, наверняка втайне надеявшейся, что это кончится пневмонией. Дядя же вовсе не замечал моих исчезновений.

А между тем это он настоял на том, чтобы взять меня в семью, семь лет назад, когда мою мать поместили в больницу. До этого мы виделись раз в год, пятнадцатого августа, на дне рождения бабушки. Мы с матерью приезжали поездом, а он встречал нас на вокзале. Каждый год, следуя незыблемому ритуалу, он останавливался по пути у магазина одежды, с хозяйкой которого был знаком, и покупал мне платье или блузку, в которые я поспешно переодевалась в машине.

– По крайней мере, будешь прилично выглядеть!

Моя мать стискивала зубы, но терпела унижение. Дядя не держал зла: он лишь упреждал колкости своей жены.

Сколько я помню, отношения между ними троими всегда были напряженными, хоть я и не знала, в чем корень ссоры, да и была ли, собственно, ссора. Положение моей матери – незамужняя, пьющая и безработная – оказывалось достаточным поводом для презрения в глазах тетки, больше всего боявшейся за собственную репутацию. Надо сказать, что о себе тетка была очень высокого мнения. Работа секретарши в мэрии на полставки снискала ей восхищение подруг, которые почти все трудились на ближайшей текстильной фабрике. Замуж она вышла за бухгалтера, а ее дочь окончила училище архитектуры интерьера: по общему мнению, она преуспела.

На самом деле тетка была полна разочарований и горечи. Не могла простить моей матери, что та была красивее ее. Не могла простить дяде, что он не поднялся выше по карьерной лестнице. Она не давала ему покоя, требуя, чтобы он просил прибавки к жалованью. Была одержима идеей переезда в зажиточный квартал Мулен, где жили сливки местного общества в роскошных виллах с дивными садами – где жила Алиса. Она часами читала объявления о продаже недвижимости, вырезанные из местной газеты, и пыталась взять ипотечный кредит, которого всегда оказывалось недостаточно.

Мать сама объявила мне, что я буду жить у них. Все пошло очень быстро; в тот день, вернувшись из школы, я нашла ее на полу в кухне: алкогольная кома. Когда мать увезли на «Скорой помощи», в поисках ее страховой карточки я обнаружила письма из банка, неоднократные напоминания о непогашенных задолженностях. Все было сложено в аккуратную стопку и перетянуто бежевой резинкой. Большинство конвертов даже не было вскрыто. Мне больно было видеть эту кипу неприятностей, готовую взорваться, и все потому, что моя мать была одновременно самой наивной и самой непрактичной из женщин, но менять что-либо было поздно.

Обследования выявили запущенный цирроз. Врачи сообщили бабушке, что мать останется в больнице и придется куда-то пристроить меня.

Мать, казалось, смирилась.

– Тебе будет хорошо, Мина. Твой дядя обещал, что у тебя будет своя комната.

– Но Та! Она меня ненавидит, ты же знаешь!

– Она привыкнет, и ты тоже.

– Мама!

Она отвернулась к стене, до сих пор не знаю, из упрямства или от горя, чтобы скрыть слезы. Я крикнула что было сил: «Не хочу туда, хочу остаться с тобой!» – так что сестры всем скопом ринулись в палату, но мать сухо оборвала меня каким-то чужим голосом, металлическим, холодным, злым:

– Не капризничай, Мина.

Тут я поняла, что все кончено, – хоть она и пыталась скрыть это от меня до последнего. Я-то предпочла бы знать, чего мне ожидать, но моя мать в очередной раз сделала все наоборот. Она отсылала меня на враждебную территорию, ловчила, чтобы не пришлось со мной объясняться. В сущности, она была девчонкой, эгоистичной и растерянной, способной мыслить лишь настоящей минутой, расточая оставшееся у нас время, как когда-то социальную помощь – на кино и попкорн. Я ненавидела ее так же сильно, как обожала.

Дядя позвал меня несколько месяцев спустя, однажды вечером, когда я читала у себя в комнате. Он сидел на диване, прямой, как кол, рядом с теткой, вцепившись рукой в подлокотник.

– Мина, у меня плохая новость.

Вот как он преподнес кончину сестры. Он искал слова, но тетка перебила его, чтобы уточнить почти ликующим тоном причину ее смерти. После чего она же перечислила проблемы, которые оставила после себя моя мать.

Мне еще не было четырнадцати. Надо мной вдруг осело небо. Я посмотрела на тетку, затянутую туже некуда в тесный белый жакетик, сколотый на груди кошмарной брошью из розовых стразов. Гостиная с диваном в цветочек. Коллекция безделушек на буфете.

Дядя сидел, уже погрузившись в другие мысли, с успокоенным лицом бухгалтера, успешно закрывшего досье.

* * *

Алиса быстро стала первой ученицей в классе и любимицей учителей. Некоторые завистники, наверное, считали, что все дело в ее влиятельном отце или в том, что она красива. Но она и в самом деле была старательнее, образованнее, аккуратнее, чем мы все, вместе взятые. Ей не требовалось никаких уловок, чтобы покорить преподавательский состав, достаточно было быть собой. Она даже не поднимала руку, отвечала, только когда ее спрашивали, – обычно блестяще, после того, как остальному классу вопрос оказывался не по зубам.

Объективно Алису не в чем было упрекнуть, но мы редко бываем объективны в шестнадцать лет, тем более перед такой степенью совершенства. Не прошло и трех недель, как ей объявили бойкот.