Четверги в парке - Хилари Бойд Страница 2

Он поставил чайник на подставку и аккуратно нажал кнопку, пригладив бордовый галстук на безупречно белой рубашке и заправив его кончик в полосатые брюки на красных подтяжках.

Джини молчала. Может, ей все это показалось.

– Джордж, ты сбежал от меня ночью, будто у меня неожиданно выросло десять голов. Тут не нужно ничего драматизировать.

Джордж обошел вокруг стола за ее спиной, и когда он мимоходом поцеловал ее в голову, она уловила легкий запах пены для бритья, которую она купила ему на Рождество.

– Не хочу говорить об этом, – он открыл холодильник. – Сок? Я сварю тебе яйцо.

* * *

С тех пор Джордж не возвращался на супружеское ложе, где сейчас, десять лет спустя, лежала Джини, прислушиваясь к уверенным шагам мужа у нее над головой. Было не больше половины шестого утра, но Джордж уже опаздывал. Она мысленно проследила его привычный путь до ванной, услышала, как он пустил воду, как вода потекла по трубам, потом он зашагал по спальне, выбирая одежду. За тридцать два года брака его распорядок дня ни разу не менялся, но после той ужасной ночи она уже не могла участвовать в этом действе. Она и сегодня не понимала, почему он поступил так. Сначала она почти каждый день умоляла его объяснить. Если он боится потерпеть неудачу, с этим страхом можно справиться. Если это она сделала что-то не так, пусть скажет. «Пожалуйста, вернись в нашу постель, Джордж, пожалуйста» – она упрашивала, уговаривала, унижалась, чтобы вернуть все, как было.

Та ночь разверзла между ними гигантскую пропасть, отзывалась болью на повседневном общении, однако Джордж не проронил ни слова и категорически отказывался касаться этой темы – не было никакой причины, она ни при чем, и он не может говорить об этом. Джини так устала от постоянного напряжения, что в какой-то момент просто сдалась и никому ничего не сказала, даже своей лучшей подруге Рите, потому что, как это ни странно, ей было стыдно. Конечно, несмотря на заверения Джорджа в обратном, все дело, наверняка, в ее недостаточной сексуальности.

Терзаясь сомнениями, Джини больше ни разу не попыталась «совратить» его. Лишь однажды, примерно год спустя, когда оба много выпили, он пошел за Джини в спальню, которая теперь принадлежала только ей, и они, пьяные, принялись возиться на кровати прямо в одежде. Но почти сразу же, даже несмотря на туман в голове, она почувствовала мучительную нерешительность в ласках своего мужа. Его рука дрожала, едва касаясь ее кожи, а тело отстранялось от нее, даже когда он целовал ее в губы. А потом, как и раньше, заслонка опустилась, и он оттолкнул ее, словно она порочная соблазнительница, быстро и молча слез с кровати и вышел вон.

Их брак выдержал это. Она привыкла, хотя и не сразу: медленно и мучительно чувства угасали, а гнев Джини на молчание мужа – которое раздражало больше, чем случившееся, – стал сдержанным, оправданным, неизбежной жертвой ради сохранения брака. Жертвенность играла важнейшую роль в ее детские годы: «Христос умер, чтобы мы жили. Помните это и благодарите. Аминь». – любимая молитва ее отца. Фанатично набожный, преподобный Дикенсон строил свою жизнь на суровом и безрадостном долге, требуя того же от семьи, которая безмолвно ожидала, когда он провозгласит свою непреклонную волю.

Вскоре после этого Джордж купил ей помещение под магазин, вероятно, в качестве некоей абсурдной компенсации, и она с головой ушла в бизнес, полная энергии и энтузиазма. И добилась успеха. Магазин экологически чистых продуктов «Pomegranate» располагался на полпути к Хайгейт-Хилл. Там продавались обычные витамины, лечебные травы, текстиль, а также натуральные овощи, сыры, свежие соки и фруктовые коктейли, вкусный цельнозерновой хлеб и гастрономические продукты. Со временем у Джини появились постоянные клиенты, даже такие, которые приезжали к ней издалека, кроме того, ее сэндвичи продавались по дороге в Хемпстед-Хит, где обычно устраивали пикники.

* * *

Она, наверное, задремала, ее разбудил голос: «Доброе утро». Джордж аккуратно поставил кружку горячего чая на ночной столик.

– Какой чудесный день, – он раздвинул тяжелые занавеси, и весеннее солнце залило комнату, потом подошел к Джини, улыбаясь. Его седые волосы были тщательно уложены, очки в черепашьей оправе перекосились, как всегда, – одна дужка была выше другой, так им показалось много лет назад, хотя внешне это было незаметно, – отчего он казался таким ранимым и беззащитным.

– Какие планы на сегодня?

Она зевнула.

– Собеседование с новой работницей в магазине. Йола уже не доверяет себе, после последней неудачи. Потом встреча с новым поставщиком обедов для вегетарианцев; потом предстоит найти недорогой прилавок для охлажденных продуктов – наш старый, который стоит возле окна, долго не протянет. А потом Элли.

Они оба улыбнулись, подумав о внучке.

– А ты чем займешься?

Джордж направился к двери своей обычной неуклюжей походкой.

– У меня дел не так много, как у тебя, старушка. Гольф после обеда. Обними за меня нашу очаровательную девчушку.

Он хотел казаться веселым, но она заметила – с тех пор, как пять лет назад страховая компания, где он работал еще с самого детства, «предложила» ему пораньше выйти на пенсию, – желание казаться занятым. Лишь однажды Джордж намекнул на это через несколько месяцев после ухода с работы: он ощущал себя «запчастью», так он это называл. Но между ними кое-что изменилось. Сначала она чувствовала себя почти что виноватой, с воодушевлением отправляясь каждый день на работу и оставляя его одного, когда единственным его развлечением был гольф. Однако он взял себя в руки, вернулся к старому хобби, которым увлекался еще в юношестве, – покупал старые часы, разбирал их и чинил, и вскоре они наводнили весь дом: отовсюду доносилось тиканье, в основном вразнобой, будто полки и комоды ожили. Только в спальне Джини было тихо. Но она чувствовала, что навязчивый характер ее мужа, сдерживаемый благодаря ее успешной карьере, постепенно берет верх. А вместе с ним и раздражающее желание контролировать ее. Это всегда стояло между ними, но с недавних пор повода для шуток не осталось.

Когда после обеда Джини завернула за угол и вышла на улицу, где жила ее дочь Шанти, настроение у нее заметно ухудшилось. Если бы Шанти оказалась дома, все было бы замечательно: Джини и ее зять Алекс знали, как вести себя при других. Но Шанти наверняка на студии, она редактор документальных фильмов на Канале 4 – и работает двадцать пять часов в сутки. Когда они с Алексом оставались одни, их отношения больше напоминали «холодную войну».

Она поднялась по ступенькам викторианского дома с террасой, отодвинув пустой зеленый контейнер, который мусорщики бросили прямо на дорожке.

«Джин. Заходите», – ее зять изобразил вялую улыбку и подвинулся, чтобы дать ей пройти.

«Интересно, это обязательно, чтобы художники так плохо пахли?» – подумала Джини, задержав дыхание, чтобы не чувствовать спертый запах пота, исходящий от измазанной краской футболки Алекса. И в сотый раз: «Что Шанти в нем нашла?». Она понимала, что когда-то он был красавчиком: большие голубые глаза и черные как смоль кудри, и, без всякого сомнения, он умел быть обаятельным, когда хотел. Но она считала его эгоистом, вздорным и раздражительным, словно весь мир у него в долгу. Ему было уже около сорока, внешность, которой он пользовался с большой выгодой для себя, изменилась, хотя он до сих пор вел себя так, как будто все осталось по-прежнему.