Домино - Иселин К. Херманн Страница 2

Я не понимаю, почему ты никогда не берешь в руки книгу, — говорит она порой немного раздраженно.

А почему я, собственно, должен читать? Какое мне дело до любовных романов, запутанных историй или выдуманных описаний войны, пыток и унижений, когда этого всего в жизни и так хватает?

Знаешь, романы не только об этом. И, между прочим, чтение прибавляет ума.

Ну, Манон, послушай, что мне до рассказа какого-то писателя о вымышленном мире, когда моя работа состоит в том, чтобы спасать людям жизнь в настоящем?

Иногда, когда она ему что-нибудь читает — описание или диалог, которые ей по душе, — он начинает зевать. Не только потому, что ему вдруг как будто не хватает кислорода. Но еще и потому, что ему это нравится. Дразнить ее.

Ты вроде сказала, что от книжки можно поумнеть.

Только когда они говорят о литературе или, точнее, о его равнодушии к книгам, она распаляется.

Ну и не читай!

Она закутывается в плед, и он уже хочет рассказать ей о книге на скамье, но вместо этого встает, вешает плащ и идет на кухню, чтобы приготовить для нее завтрак. Просто ему расхотелось говорить ей о книге. Он хочет сберечь это для себя как нечто личное, взяв находку в залог.

Он подходит к окну. Дом напротив узкий.

На каждом этаже всего по четыре окна. Пять этажей. Шторы на четвертом этаже задвинуты. Иногда он рассматривает этот дом по ночам, когда погашен весь свет и у окон закрыты глаза, и ему кажется, что дом теряется в ряду соседних. Как выпавший зуб.

Он не сонный. Он просто устал. Это не одно и то же. Устал оттого, что не спал всю ночь. Устал от больничного запаха. От красного мигания сирены. Но он не ложится.

Опять. Этот странный звук на улице. Похоже на флейту. Четыре тона. Диссонанс. Он никогда не узнает, откуда этот звук, откуда эти постоянные четыре тона. Может, это тяжелые решетчатые ворота плачут на своих петлях. Кто знает? Он смотрит. Но не видит. И остаток того сна, с ощущением которого он проснулся ночью, когда спал последний раз, крутится в его голове. Я был в музее с маленьким ребенком. Мы вместе взобрались на лестницу. На очень высокую лестницу. Ребенок потянулся за предметом, стоявшим на карнизе. Маленькая уточка, как у индейцев майя. И эта уточка, словно при замедленной съемке, словно бы воздух сопротивлялся, начала медленно-медленно падать. Во сне я знал, что высота — метров двенадцать. Лестница покачнулась, и он проснулся в холодном поту. В детстве бабушка всегда толкала его, если он задумывался. Нельзя сидеть и смотреть в никуда. Но это — большое наслаждение. И одно из преимуществ взрослых. Самые ужасные сны — те, в которых он выпадает из окна. Это самое ужасное. Иногда он выливает стакан воды из окна ванной в попытке отучить свои коленки трястись в те секунды, которые проходят до момента, когда вода достигает асфальта. Но каждый раз ему страшно. Он, должно быть, долго стоит. Ведь утренний ритуал Манон очень неспешный.

На улице холодно? — кричит она.

Не знаю, отвечает он через дверь. Он не обращает внимания на такие вещи.

Она захлопывает входную дверь. Из его комнаты слышны двери лифта. Но, как это обычно бывает, ты слышишь звуки, к которым привык, только если вслушиваешься. Так же обстоит дело и с дверью подъезда. Ее он может услышать, только если захочет.

Конечно, кому-то больше повезло с происхождением. Когда Манон выходит на улицу с Сартром, она производит впечатление необыкновенно элегантной и холодной женщины. Хорошо постриженные, до плеч, пепельные волосы. Ее наряд может быть серо-синим, лавандовым или бежевым. Даже, несмотря на то, что на ней слаксы, она всегда немного лениво ставит одну ногу перед другой наподобие грациозного животного. Шаг за шагом. Как будто большая честь быть асфальтом под ее туфлями Prada или Balmain тридцать восьмого с половиной размера. Она высокая. Стройная. У нее есть стиль и нет детей, чтобы испортить талию или грудь. Нет детей, чтобы подсчитать, оценить или угадать ее возраст. Манон равнодушная. Назвать ее холодной было бы преувеличением. Сартр косоглазый. Она купила его однажды в пятницу днем на набережной Межисри, именно потому что он был похож на Сартра. На самом деле она не хотела бассет-хаунда. Она искала пуделя. Или же она просто заходила в зоомагазины вдоль набережной, чтобы ощутить колющее недомогание в сердце, называемое сочувствием? Когда она была маленькой, ее родители держали собаку, потому что ни братьев, ни сестер у нее не было. Как будто это что-то объясняло. У нас же нет детей! — сказала она Зефиру, кода он вернулся из клиники и был встречен лающим косоглазым щенком породы бассет-хаунд. Поскольку у нас нет детей, я считаю, что у нас должна быть собака. Как будто это что-то объясняло. Кроме того, собака подчеркивает красоту своей хозяйки. Не потому ли она ее купила? Кто знает?

И то, что ее должны звать Сартром, было очевидно. Ну, конечно! Все, что мог сказать продавец овощной лавки, когда она представила его собаке.

Вам удалось то, что никогда не удавалось Симоне де Бовуар!

И что же?

Держать Сартра на поводке.

Хотя Манон занимается спортом два раза в неделю, она изнежена. Это похоже на восточную лень. Ее мама родилась на Кавказе, папа — армянин. В «Les Chevelus» на улице де Мартир каждую третью неделю заботятся о том, чтобы сохранить соответствие между цветом волос в паспорте и «действительностью». Даже без туши у нее темные глаза. Карие. Он знает, что густые волосы на ее лобке черные. Он не знает, кому еще об этом известно. Манон не говорит о своем прошлом. Она вообще немного рассказывает. Выйдя на улицу Дюнкерк сегодня с утра, она была сама собой: флегматичная женщина с некрасивой собакой. Она по-прежнему заходит в зоомагазины, но не для того, чтобы приобрести еще какое-нибудь животное, а чтобы купить игрушки и витамины для своей собаки. Зефир терпеть не может, что Манон говорит о Сартре как о человеке. Мой мальчик. Но так делают настоящие собачники. Зефир не очень любит Сартра, он полагает, что тот слишком много времени своего щенячества провел в клетке и, чтобы исправить дефект воспитания, нужна какая-то особенная любовь к животным. Вообще он считает, что эта собака — излишнее проявление литературности.

Манон приглашает мужа в спальню скорее по привычке. Он совсем не видит ее чувств, не говоря уже о страсти. Манон приглашает в постель, и у него такое ощущение, что каждый раз он должен делать все, как в первый раз. Если он спрашивает, можно ли войти, в ответ всегда тишина. А если он намекает на что-то, поцеловав ее в затылок или погладив плечи, она отодвигается. Так что этого он уже давно не делает. И они, конечно, не говорят о сексе.

Он даже не уверен, что ей это нравится. Может, это просто животная похоть, с которой хорошая супруга должна мириться. И она, конечно, ничего от него не требует. Она бесстрастна. И это его возбуждает. А если бы он спросил: это игра? — она бы вряд ли ответила.

Они встретились случайно, как это обычно бывает. Он сидел в Люксембургском саду и выглядел как типичный готовящийся к экзаменам студент. Где всю зиму были эти красивые девушки? В этом году в моде более короткие платья? Не очень подходящее место, если ты серьезно относишься к экзамену. По анатомии. И вот подошла она и села рядом. Помешало ли это ему?