Чародейка из страны бурь - Валерия Вербинина Страница 2

– Я невиновен.

В то утро Антуан Молине проснулся, не успев досмотреть сон, который привиделся ему незадолго до пробуждения. Это был обычный полицейский сон, в котором инспектор – совсем как наяву – преследовал очередного преступника, который убегал от него с головокружительной скоростью, так что Антуану никак не удавалось его настигнуть. Мимо проносились стены домов, оживленные парижские бульвары неожиданно сменялись узкими улочками Кемпера с их фахверковыми [1]постройками. Инспектор то летел, то оказывался верхом на лошади, а потом впереди возникла то ли река, то ли море с лодкой, покачивающейся на волнах. К тому моменту Антуан уже сообразил, что все происходящее – сон, не имеющий ровным счетом никакого значения. И все же, когда он пробудился, первым его ощущением было смутное неудовольствие, знакомое всякому, кто только что стряхнул с себя морок кошмара, но так и не избавился от неприятного чувства, что тот до сих пор находится где-то неподалеку и упорно пытается протянуть в реальный мир свои цепкие паучьи лапки.

«Это все из-за бури», – смутно подумал Антуан, ворочаясь с боку на бок и вспоминая шторм, который бушевал два дня с перерывами и стал стихать только вчера вечером. От подушки пахло лавандой, мешочками с которой тетя Мариэтта всегда перекладывала белье. Прислушавшись, Антуан различил, как где-то под полом шуршит мышь, пробирающаяся обратно в свою норку. Он уже знал, что сегодня больше не заснет, но в то же время ничто не побуждало его вставать с постели. Перевернувшись на спину, инспектор закинул руку за голову и стал смотреть на потемневшие балки потолка. Две недели отпуска после ранения, которое едва не стоило ему жизни, – чего бы он не отдал несколько месяцев назад за эти две недели отдыха, а сегодня, едва вспомнив, что идет только третий день отпуска, он не мог удержаться от вздоха разочарования. И дело было вовсе не в тетке, молчаливой хлопотунье, и не в ее доме, стоящем недалеко от продуваемого ветрами бретонского берега, дело было в нем, Антуане Молине. Бездействие тяготило его, будь это даже бездействие заслуженное, передышка после нелегкой работы в парижской полиции.

«Вчера старуха Соланж сказала Мариэтте: «Ваш-то выглядит как настоящий парижанин…» Наверное, в чем-то она права. Большие города – совсем не то, что маленькие, я уж не говорю об этой деревеньке… После Парижа все не то. И чем же мне тут заняться? Только спать да есть. Когда штормит, даже рыбу удить невозможно. Хорошо хоть Кервелла написал из Кемпера, приглашает меня к себе в гости послезавтра, в воскресенье. Забавно, как сложилась жизнь: мы оба стали полицейскими, я инспектор в Париже, а его в Кемпере повысили до комиссара, после того громкого дела. Интересно, он не собирается перебраться в столицу? Хотя он всегда говорил, его больше привлекает размеренная провинциальная жизнь… В Париже, мол, неспокойно, любой мерзавец может тебя прихлопнуть ни за что… Как оно едва не случилось со мной».

Поморщившись при одном воспоминании об этом, Антуан засунул ладонь под пижаму и потрогал шрам возле сердца – след от раны, едва не ставшей смертельной. Ему до сих пор казалось странным, что шрам этот останется с ним до конца его дней, никуда не исчезнет, что бы он ни делал, и в гробу они тоже окажутся вдвоем рядом. Тут же мелькнула глупейшая, в сущности, мысль, что Жерар Кервелла, друг его детства, нипочем бы не совершил такой ошибки. О, Жерар всегда отлично умел устраиваться – и женился выгодно, и работу себе подобрал такую, чтобы опасности обходили его стороной, и отличился именно тогда, когда было нужно. Хитрец, с какой стороны ни взгляни, а для большинства наверняка – пример для подражания.

«Черт возьми, уж не завидую ли я ему?»

Но Антуан не успел ответить на этот вопрос, потому что расслышал осторожные шаги тетки в коридоре, покашливание горничной Сюзанны где-то в глубине дома и понял, что день вступает в свои права. Еще не хватало, чтобы его сочли неженкой, который валяется в постели до девяти утра. Поэтому он был на ногах уже за секунду до того, как тетка постучала в дверь.

– Доброе утро, Антуан… Завтрак будет через четверть часа.

Она говорила глуховатым голосом, роняя отрывистые фразы. Волосы, брови и ресницы у нее были одного оттенка – белесого, и даже седина отступала, теряясь на их фоне. Антуан, тот, напротив, пошел в отца-южанина: черные как вороново крыло волосы, черные, глубоко посаженные глаза и черные же, низко нависшие прямые брови. Он нравился женщинам, но предпочитал одиночество; серьезные отношения его тяготили, к тому же из-за своей работы он знал о людях слишком много, он инстинктивно привык никому не доверять и никого не пускать в свою жизнь. На тетку, которая его обожала и возилась с ним, еще когда он был маленьким мальчиком, это, само собой, не распространялось. В сущности, для Антуана, давно потерявшего родителей, она оставалась единственным близким человеком.

– Как там погода? – спросил он. – Надеюсь, ваших кур ветром не унесло?

Но тетка, словно не заметив попытки пошутить, серьезно ответила, что все в порядке, шторм угомонился, а что до кур, то ни одна из них не пострадала.

– А вот у старика Шовеля вчера разбило лодку, – добавила она. – Зря он вздумал в такой ветрище в море выходить. Хорошо еще, что он с сыновьями кое-как дотянул до берега. А то запросто могли бы утонуть.

Пришла Сюзанна, которая принесла воду для умывания, и Мариэтта, окинув служанку строгим взглядом, удалилась. Взгляд не относился к какому-то конкретному проступку горничной в прошлом; это был, так сказать, привычный для тетки взгляд, который словно говорил: «Веди себя хорошо, не отлынивай от работы и не позволяй себе ничего лишнего, потому что я не собираюсь выпускать тебя из виду». Однако по взорам, которые маленькая востроносая Сюзанна украдкой бросала на Антуана, было ясно, что внушения хозяйки имели над горничной власть только отчасти. Молине усмехнулся про себя. Он умылся и привел себя в порядок, а Сюзанна то держала кувшин с водой, то ходила по комнате, отдергивая занавески и прибираясь, и несколько раз задела Антуана своим платьем, как бы не нарочно, но все же с вполне определенным намеком. «Вот чертовка, – весело подумал он, – как будто она не понимает, что Мариэтта сразу же выгонит ее, если что узнает…»

Он спустился вниз и сразу же отметил, как ярко горит огонь в камине – тетка, конечно же, велела зажечь его только ради Антуана; будь дома лишь она и слуги, она бы и не подумала этого делать. Стены столовой были голые, мебель – крепкая, бретонская, имеющая обыкновение переживать несколько поколений своих хозяев. Если бы не скатерть на столе и не вышитые салфеточки, заботливо разостланные повсюду, обстановка казалась бы совсем мрачной. Фотографии своего мужа Мариэтта держала в соседней гостиной и то ли случайно, то ли с умыслом задвинула их в самый дальний угол. Антуан никогда не спрашивал ее о том, был ли ее брак счастливым, как не спрашивал и о том, был ли в нем вообще хоть какой-то смысл, кроме того, что его обожаемая тетя стала носить обручальное кольцо и фамилию «Ле Таллек», похоронила двух детей, умерших в младенчестве, а потом овдовела и осталась жить в доме супруга, который получила в наследство. Сейчас Мариэтте шел пятьдесят третий год, но ее серые проницательные глаза видели так же ясно, как и в юности. Она держала большое хозяйство, а кроме того, занималась садом, в котором росли яблони – все как на подбор крепенькие и коренастые, похожие на нее саму. Она знала все обо всех соседях, ни с кем особенно не дружила, много лет подряд выписывала одну и ту же газету – ту, которую привык читать ее муж, и не пропускала ни одной воскресной мессы в местной церкви. Выходя на улицу, она, как и большинство женщин здесь, надевала бретонский чепец, который придает местным уроженкам столь живописный вид. Романист XIX века, скорее всего, счел бы ее скучной и узколобой, а романист века XX даже не стал бы тратить на нее свое драгоценное время. Она не отличалась излишней разговорчивостью и только ради племянника, который наведывался к ней нечасто, делала над собой усилие. Вот и теперь, поедая завтрак, а кормили у тети Мариэтты чертовски хорошо, Антуан узнал о том, что яйца подорожали, что рыбак Журдан бросил жену и ушел к другой и что на острове Дьявола кто-то поселился.