Стена памяти - Энтони Дорр Страница 2

Стена напротив Альмы вся сплошь облеплена листочками бумаги. Среди них диаграммы, карты, попадаются мятые клочки, испещренные каракулями. Там не только бумажки: в глаза сразу бросаются пластиковые картриджи размером со спичечный коробок, на крышке каждого выгравирован четырехзначный номер и каждый с дырочкой – этими дырочками они надеты на вбитые в стену гвозди.

Луч фонарика в руке Альмы упирается в цветную фотографию, на которой мужчина в закатанных до колен штанах выходит из морских волн. Она касается пальцем ее края. На лице мужчины не то улыбка, не то гримаса. Вода холодная. Через все фото надпись, сделанная – она это знает – ее рукой: его имя, Гарольд. Этот мужчина ей знаком. Закрыв глаза, она может припомнить розовый цвет его десен, морщины у него на шее, его руки с узловатыми костяшками пальцев. Он был ее мужем.

А вокруг фото сплошь бумажки, бумажки и пластиковые картриджи расходящимися и наползающими друг на друга кругами и слоями – одни на гвоздиках, другие пришпилены булавками или прилеплены жевательной резинкой. Здесь списки неотложных дел, краткие записи, рисунки, изображающие каких-то, видимо, доисторических зверей и чудовищ. На одной бумажке написано: Феко можно верить. Рядом: Кока-колу брать у Полли. Здесь же рекламка: Агентство недвижимости «Портер пропертиз». Попадаются странные словечки: дейноцефалы, позднепермский период, массовые кладбища позвоночных. {2} Некоторые клочки бумаги пусты, на других следы торопливых подтирок, помарки и вычеркивания. На одной из страничек, вырванных из какой-то брошюры, многократно подчеркнута фраза: Воспоминания содержатся не внутри клеток, а в межклеточном пространстве; при этом линии подчеркивания проведены неверной рукой, сикось-накось.

На некоторых из картриджей чуть ниже номеров надписи, сделанные также ее рукой. Музей. Похороны. Вечеринка у Хэтти.

Альма моргает. Она не помнит, чтобы когда-либо надписывала картриджи, вырывала из книг страницы или вывешивала что-либо на эту стену.

Постояв у стены, она, как была, в ночной рубашке садится на пол, вытягивает ноги. В окно врывается порыв ветра, бумажки оживают, пляшут, дергаясь на булавках. Некоторые срываются, разлетаются по ковру. Картриджи еле слышно побрякивают.

Переместившись к центру стены, луч фонарика снова находит фотографию мужчины, выходящего из моря. Не то гримаса, не то ухмылка. Это Гарольд, думает она. Он был моим мужем. Он умер. Уже годы прошли. Конечно.

За ее окном, за кронами пальм, за городскими огнями океан; над ним то луна, то облако. Он то залит светом, то темнеет. С негромким рокотом пролетает вертолет. Трепещут пальмы.

Альма опускает взгляд. В ее руке клочок бумаги. На нем написано: Какой-то мужчина. Во дворе высокий мужчина.

За рулем «мерседеса» Феко. Три жилые башни на краю района Вредехук сверкают на утреннем солнце. Машины взрыкивают перед светофорами. Шесть раз в разное время Альма, щурясь, вглядывается в проносящиеся вывески и спрашивает водителя, где они и куда едут.

– Мы едем к доктору, миссис Альма.

К доктору? Альма трет глаза, пробует сосредоточиться. Пытается поглубже вдохнуть. Возится с париком. Когда «мерседес» въезжает по спиральным пандусам многоэтажной парковки, у него посвистывают шины.

Перила крыльца у доктора Эмнести сверкают нержавейкой, по всем углам горшки с папоротником. У него пуленепробиваемая дверь, в углу которой краской отпечатан адрес. Это место Альма помнит примерно так же, как, бывает, помнишь какой-нибудь дом из далекого детства. Будто она была маленькая, а с тех пор стала вдвое больше.

Они звонят, попадают в приемную. Феко сидит, барабанит пальцами по колену. Четырьмя креслами дальше у аквариума с рыбками сидят две хорошо одетые женщины, одна на несколько десятков лет моложе другой. У обеих в ушах крупные жемчужины. Альма думает: во всем здании Феко единственный черный. На мгновение она забывает, зачем пришла. Но эти кожаные кресла, эта голубая галька в аквариуме с морской водой… – а, клиника памяти! Конечно. Доктор Эмнести. К нему приходится ездить в Грин-Пойнт.

Через несколько минут Альму подводят к полумягкому стулу, накрытому гофрированной бумагой. Все это ей уже знакомо: картонный короб с резиновыми перчатками, пластиковая тарелочка для ее сережек, два электрода у нее под блузкой. С нее снимают парик, смазывают кожу головы холодным гелем. Плоский телевизор показывает песчаные барханы, потом одуванчики, потом бамбук.

Эмнести. Странная фамилия. Что она означает? Помилование? Отсрочку приговора? Нет, что-то более постоянное, чем отсрочка, не правда ли? Амнистия бывает у преступников. У тех, кто сделал что-то плохое. Когда вернемся домой, надо будет попросить Феко, чтобы взглянул, выяснил. А может, она и сама не забудет этим заняться.

Что-то говорит медсестра.

– А как у нас со стимулятором? Переносной стимулятор хорошо работает? Вы чувствуете какое-нибудь улучшение?

– Улучшение? – (Ну да, наверное. Что-то вроде бы улучшилось.) – Стало как-то почетче, – отвечает Альма.

Ей представляется, что говорить что-то в этом духе она как бы обязана. А как же, ей ведь открывают новые пути! Помогают вспомнить, как надо вспоминать. Чего-то такого они от нее и ждут.

Сестра что-то бормочет. По полу шарканье ног. Гудит невидимая аппаратура. Будто сквозь вату Альма чувствует, как с разъемов в ее черепе снимают резиновые колпачки и ввинчивают четыре винтика. В руке держит записку: Миссис Альма! После процедуры Феко отвезет вас домой. Конечно.

Открывается дверь с маленьким круглым окошечком. Вышедший оттуда бледный мужчина в зеленом халате протискивается мимо нее, от него пахнет жевательной резинкой. Альма думает: а ведь комнаты вроде этой у них тут наверняка есть где-то еще; где-то еще стоят такие же стулья, и другими такими же приборами там раскупоривают другие помутившиеся мозги. Выискивают в них воспоминания, записывают на маленькие прямоугольные картриджи. Пытаются бороться с распадом памяти.

Ее голову закрепляют в нужном положении. Щелкают алюминиевые шторки, перекрывающие окошко шлема. В тишине между вдохом и выдохом ее слух улавливает тихий шум транспорта с улицы.

Вот надевают шлем.

– Раньше думали, что воспоминания запасаются в виде измененных молекул в клетках мозга, – три года назад сказал Альме доктор Эмнести во время первого ее визита.