Мачо - Надежда Нелидова Страница 2

А ведь кто-то пять часов назад вставал по звонку будильника, выходил в черноту морозной ночи, садился в промерзший угарный автобус, а потом начинал работать – и это на весь день… Бр-р, с ума можно сойти!

Елена Андреевна была освобождена и от обязанностей домашней хозяйки. В доме мужа уже восемнадцать лет жила домработница – не какая-нибудь грубая деревенская тетка, а Лидия Михайловна, миниатюрная старушечка с сухими натруженными ручками, всегда в клеенчатом фартучке, в треснувших от старости, но начищенных лакированных туфлях, в капроновых чулках. Переделав утренние дела, она садилась с «Аргументами и фактами» в кресле в прихожей, ожидая хозяина, чтобы помочь ему снять шинель, расстегнуть китель, подать тапочки и горячий обед.

Но вы ошибаетесь, если думаете, что Елена Андреевна скучала. День ее был заполнен до отказа, и к вечеру она страшно уставала.

Все утро Елена Андреевна занималась гимнастикой. Каждое упражнение носило название: «гибкий позвоночник», «осиная талия», «упругая грудь»…

И эти часы были не только не утомительны, но, напротив, были ее любимым временем суток. После упражнений она с ало горящими от напряжения и холода щеками (балконные двери распахивались настежь даже зимой), с высоко подымающейся грудью, стояла, с наслаждением ощущая в себе каждую звонко поющую косточку, унимала и никак не могла унять дыхание.

К этому времени ее уже ждала ванна, которую готовила Лидия Михайловна, в воде нужной температуры были разведены шесть колпачков благоухающей французской пенки.

После ванны она запиралась в спальне, задергивала на окнах портьеры, включала бра – два розовых колокольчика, заливающих спальню мягким яблочным светом и становилась перед большим трюмо. Всего минуту стояла она перед ним, но этого было достаточно, чтобы зеркало в который раз было вынуждено признать:

Ты на свете всех милее,

Всех румяней и белее…

Нет, чем действительно могла гордиться Елена Андреевна – так это ухоженной, неправдоподобно, ослепительно белой, как свежевыпавший снег, кожей.

Бывая с мужем на вечерах, Елена Андреевна с жалостью и превосходством посматривала на окружающих ее красавиц: известных актрис, певиц, манекенщиц с лицами гладкими и неживыми, как маски.

Почти все эти женщины были давними пациентками института на Ольховке, где им периодически производились шлифовки и подтяжки (фу, какие противные слова), операции по удалению из одних мест и наращению в другие места жира и вшиванию под кожу силиконовых подушечек. Почти у всех у них хирургическим ножом были подправлены носы, уши, шеи и овалы лиц, так что натурального в писаных красавицах ничегошеньки и не оставалось.

Разговаривая, они с большой осторожностью разлепляли губы и никогда не улыбались. Ничего, кроме безусловного презрения, они не могли вызывать у Елены Андреевны, не собирающейся пошлыми уловками улучшать то, чем одарила ее природа. Улучшать было нечего.

Подруга Елены Андреевны, балерина, однажды увидела ее в спальне переодевающейся. Хотя и не любила, как все женщины, говорить комплименты другим женщинам, не удержалась и в своей полунасмешливой манере сравнила Елену Андреевну с роскошной жемчужиной, прячущейся в раковине. Раковиной она, по-видимому, называла спальню, из которой Елена Андреевна действительно редко выходила.

«И для кого же себя бережет Елена Прекрасная? Уж не для старичка ли? – она кивнула в сторону генеральского кабинета. – Дорогая, так нельзя, это неслыханный эгоизм с твоей стороны. Все мужское население столицы попадало бы к твоим ножкам, если бы тебя сейчас видело».

Елена Андреевна усмехнулась. Это было не для нее: суетность, ничтожность торопливых, краденых любовных утех, сомнительной чистоты постели в гостиничных номерах или на даче, дежурные стоны, изображающие страсть, мерзкие запахи, затем – сковывающий тело противный липкий страх, что муж узнает, не простит. Новые знакомства – новые страхи – а значит, новые морщины… Нет, нет, увольте. Превыше всего на свете были: Комфорт, Роскошь, Покой. И на все это Елена Андреевна имела безусловное право: она честно завоевала себе место под солнцем, купила его, время от времени продавая старому мужу молодое, ослепительное тело. И чтобы тело ценилось как можно дороже, его нужно было ежеминутно холить.

* * *

После завтрака (овощи, зелень, простокваша) приходило время масок из трав и ягод. Маски приготавливались отдельно для лица, для кожи под глазами, для шеи, рук, губ в специальных фарфоровых ступках. Елена Андреевна сама мыла и сушила ступки и марлечки.

Она лежала с маской на лице, опустив кончики пальцев в положенные с двух сторон у тахты на полу чашки с подсоленной, с добавлением лимонной кислоты водой – для укрепления ногтей. К большой досаде Елены Андреевны, ногти ее были не миндалевидной аристократической формы, а круглые и мягкие, как у ребенка, с белыми лунками.

Незаметно наступал полдень, а с ним и обязательный полуторачасовой сон. Так как Елена Андреевна привыкла держать уголки губ слегка приподнятыми, она не забывалась и на время сна и спала, приятно улыбаясь.

А ближе к вечеру – если муж был занят, а так оно почти всегда и бывало – можно было съездить к балерине. Или посвятить эти часы езде по магазинам, или встречам с косметичкой Людочкой, чье личико, возможно, единственное в Москве, могло соперничать белизной с лицом Елены Андреевны. Или повертеться у зеркала, примеряя очередной платье у портнихи Зои, с которой Елену Андреевну свела балерина, представив Зою как «гениальную женщину».

Зоя работала портнихой-надомницей, однако же по выдумке и мастерству исполнения могла дать сто очков вперед любому модельеру. Как все гениальные личности, Зоя потихоньку спивалась.

В последнее время при разговорах с портнихой Елена Андреевна незаметно отворачивалась и сдерживала дыхание. Ничего не поделаешь, ей приходилось выслушивать отдающее смрадом бормотание Зои об одном и том же: что, наконец, ею раскрыт страшный заговор: эти геи-модельеры имели тайную сатанинскую цель – уродовать, безобразить бессловесных бедняжек манекенщиц. Нет, что они вытворяли, как только не издевались над ними, а?!

Обертывали бедняжек в куски ткани, в которых на спине или ягодицах ножницами вырезали дырки, на голову надевали какое-нибудь украшенное перьями ведро. Потом сбежавшаяся кучка коллег нетрадиционного направления поднимала восторженные ахи и охи, щелкала фотоаппаратами, с умным видом обзывала эту пакость «произведением искусства», «элитарной модой» и «эксклюзивным вариантом» и везла за границу к таким же восторженным идиотам. Спрыгнув с подиума, девушки с удовольствием стягивали с себя «эксклюзивные варианты» и прочие плоды больного воображения и бежали одеваться у нее, у Зои. Появись они на улице в этих самых «эксклюзивных вариантах», их бы через пять минут увезли в психушку.

Зоя очень уважала Елену Андреевну – не за то, что та не скупилась и в срок оплачивала заказы, и не за то, что в трудные моменты жизни ссужала портнихе небольшие суммы денег, тут же деликатно забывая о них.

Нет, Зоя профессионально ценила в Елене Андреевне ее внешние данные, ее фигурку, на которую руки сами просились шить. Не то что прочие генеральские жены, к тридцати годам распускавшие себя донельзя. Да она (вдохновенно врала Зоя) ни за какие сокровища в мире не возьмется обшивать их, лучше чехлы на кадушки строчить. Другое дело Елена Андреевна. Все в ней выточено: тут талия, тут попка, а тут бюст – точь-в-точь разрезанный на половинки тугой, недозрелый еще персик. Ей-богу, уж она, Зоя, в персиках знает толк, все-таки южанка.