Гоп-стоп, битте! - Георгий Хлусевич Страница 2

— Какие выкрутасы позволяет себе генетика? Ты похож на меня больше, чем на своего покойного отца.

После второго бокала дед уточнил:

— У тебя такие же синие глаза и такие же сильные ляжки, как у меня в молодости, а это значит, ты будешь таким же жеребцом, каким был я. Ляжки важнее бицепсов, потому что в них кроется мужская сила.

Третий бокал настроил деда на философский лад:

— Вчера ночью я прочел у Шиллера, а в нем я, чтоб ты знал на будущее, храню оригинал довоенного плана Инстербурга с точным указанием месторасположения дома твоего прадеда, так вот, вчера я прочитал: «Судьба и в милости мздоимец. Какой, какой ее любимец свой век не в бедствии кончал?» Бедствие — это что? Голод, холод, утрата близких? Да, это бедствие, конечно, но не все же голодают в старости, трясутся от холода и часто хоронят родных. И тем не менее бедствия не избежать. Почему? А потому что Шиллер имел в виду совсем другое. Он имел в виду то, что не минует никого, а именно — старость! А с нею немощь, болезни, уход от активной жизни и, как следствие, забвение. Люди вообще, чтоб ты знал, умирают не от старости. Они умирают от забвения. Но и активная старость не безгранична. Я думал, что мне сносу не будет, и вот… — Дед замолчал, прикончил бутылку и, сам того не подозревая, стал вдруг на сторону ненавистного ему основателя Первого Интернационала, провозгласившего главный жизненный принцип: «подвергай все сомнению».

— Какой, интересно, Arschloch [10] придумал, что «о мертвых либо хорошо, либо ничего»?

— Это древние римляне изрекли.

— Ну вот, я и говорю, что все они аршлохи. — Деда непросто было сбить с панталыку. Он потребовал сигару и продолжил, удивляя теперь уже парадоксами: — Человечество резко поглупело с тех пор, как научилось читать. — Дед заметил недоуменный взгляд внука и пояснил: — Один дурак написал, а другие уверовали в печатное слово и стали как попки повторять эту глупость. Как это — «либо хорошо, либо ничего?». А про Гитлера? А про Сталина? Тоже — хорошо?! Ни в коем случае! Следовательно, о мертвых нужно говорить «либо правду, либо ничего».

— Кстати, про Гитлера. — Дед на мгновение задумался. — До сих пор не пойму, как мне тогда удалось избежать виселицы. Ведь после покушения на фюрера репрессивная машина заработала с такой беспощадной производительностью, что до сих пор удивляюсь, как эти головорезы не обратили внимания на мою персону. Рядом, плечо к плечу, стоим с Клаусом на общем фото. Наши родители поддерживали приятельские отношения и раз в год ездили друг к другу в гости. Понимаешь ли ты, что это значило? Смертный приговор для меня. Вот что должно было это значить. Спас господь! А может, среди ищеек со свастикой на рукаве попался умный — такое бывает, — и он выяснил, что после детства наши пути разошлись. Не знаю. Так вот, если бы мой друг детства полковник Клаус Шенк фон Штауффенберг, в прошлом офицер Баварского кавалерийского полка, снабдил бы портфель с адской машиной еще одним взрывателем и разнес бы бесноватого фюрера на куски, он считался бы избавителем человечества от дьявола или его записали бы в террористы? По всем существующим законам и юридическим нормам он, конечно же, террорист, но я бы лично за Клауса всю жизнь свечки ставил. Наша семья все потеряла из-за Адольфа. Все! Имение под Инстербургом, лучшие в Пруссии конюшни, а в конюшнях чистопородные тракены, — дед со вкусом втянул в себя дым, — но что я мог поделать, когда этот псих развязал войну? Как я мог избежать этой бойни, этой напасти? Как? Я офицер в четвертом поколении, принимал присягу. — Дед задумался, как будто хотел ретроспективно прокрутить варианты уклонения от военной службы в войсках Третьего рейха.

— Матильда, — негромко попросил дед, словно точно знал, что его слушают за дверью, — свари нам глювайн [11].

«Ну, все, — решил Михаэль, — сейчас предок закиснет от дымящегося пойла, скопытится, и вообще, разумно ли пить горячее вино в теплой комнате?»

Однако предок не закис и не скопытился. Наоборот, огненный глювайн согрел кровь, а возможно, даже включил память тела — напомнил организму то чудное состояние легкости, которое он испытывал в молодости, опрокидывая с друзьями стаканчик огненного напитка в рождественский морозец.

Дед явно протрезвел. Он включил кинокамеру, и на экране один за другим пошли кадры лошадей тракененской породы. Когда на экране появилась элегантная женщина на столь же элегантном вороном жеребце, дед остановил кадр.

— …Дампфросс и Пехмарин, дочь Темпельхютора, породили Пифагора. Его линия дала миру Пилигрима, а семя Пилигрима дало жизнь легендарному Пеплу. А эти идиоты… — В голосе деда слышался едкий сарказм. — Ненавижу, когда Инстербург приходится называть именем русского полководца, так вот, эти идиоты продали нам сыновей Галопа, Хога, Ореола и Халифа. За копейки продали и практически утратили линию Парсифаля. Испортили кровь тракенов голштинской и ганноверской породой. Тяжеловесные прусские жеребцы тоже в стороне не остались. Постарались на славу. Видел я, что там стало с породой: грубая голова, короткая шея, торцовые бабки, как у упряжных… — Оскар взглянул в лицо скучающего внука, все понял и сказал: — Но перейдем к делу.

Михаэль скосил глаза, и ему показалось, что свет, проникающий сквозь тонкую щель между массивной дверью и порогом, разделился надвое. Не ноги ли Матильды рассекли световой поток?

Дед снял со стены старенький, вытертый на карманах, но мастерски сработанный из великолепной кожи красноватого оттенка рюкзак.

— Вот с этим рюкзаком я покинул родину. Наше имение разбомбили. Сровняли с землей и погребли под обломками родителей. Теперь ты с этим же рюкзаком поедешь назад. Без чемодана, с одним рюкзаком, как я тогда. Так я решил и вижу в этом определенный символ удачи. Все время забываю изречение Гегеля, как там: «История повторяется дважды. Один раз в виде фарса, другой в виде трагедии». Вот видишь, какой у меня склероз? Он же, кажется, сказал наоборот: сначала трагедия, а потом — фарс. А как ты считаешь?

«Вот хитрюга дед! Проверяет мои знания в области классической философии. — Михаэль помедлил с ответом. — А вдруг не проверяет, а и вправду забыл? Удобно ли, продемонстрировав свою память, невольно отметить при этом ухудшение мыслительных способностей деда?»

— Я недавно прочел об очень интересном факте из биографии Гегеля, — уклонился от прямого ответа Михаэль. — Когда он окончил курс богословия в Тюбингенском университете, ему выдали аттестат, в котором черным по белому было написано: «Георг Вильгельм Фридрих Гегель обладает большими способностями, но не отличается ни прилежанием, ни знаниями, весьма не искусен в слове и может быть назван идиотом в философии». Как тебе это нравится?

— Сами они идиоты. Хорошо хоть, в психушку не отправили. У них это было запросто. А ты у меня молодец и поедешь не с пустыми руками.

Дед открыл сейф, понизил голос. За дверью можно было бы услышать лишь обрывки фраз, отдельные слова…