Горячая вода - Андрей Цунский Страница 2
Горячая вода - Андрей Цунский читать онлайн бесплатно
За крашенным серебристой краской заборчиком разрослись кусты, куда местные алкаши ходят справлять нужду. За ними – штабели ящиков. Внутри построена нами во время игры в штурм рыцарского замка невидимая со стороны башня. В ней – мы втроем. Серега и я помогаем Олеге расплести обвившуюся вокруг каждой его пуговицы, каждого пальца и даже шнурка на кедах леску. При этом Олега держит в руках драгоценный трофей – арбуз! Он бы и бросил его, но запутался и не смог.
А через пару часов все футболисты двора пожирали полосатого красавца под теннисным столом и смотрели на нас как на придурков:
– Блин! Тут такое было! Менты приходили, вас искали!
– А ты и заложил, обсос политурный! – смеется Родиончик.
Он доволен. При его маленьком росте четверти арбуза ему хватило вполне. Ему противно шевелиться и даже отгонять мух и ос…
Врали друзья наши. Не было никаких ментов. Никто не гнался за нами. Крику, правда, было много.
А через день пришел незаметно во двор дядя Коста. Мы не узнали его, потому что видели только его лысину сверху, а он пришел в шапочке и принес в мешке четыре арбуза и под мышкой – ящик винограда. Грустно на нас посмотрел и сказал Сереге:
– Эй, биджё!
Серега попятился. Но дядя Коста продолжал:
– Дети! Иди сюда! Кушайте арбуз. Кушайте! Я вам принес! Сам принес! Я знаю, дорогой арбуз, знаю, хороший, эти – хороший! Кушайте! Только воровать не надо! Сегодня арбуз, завтра кошелек… Это вам тут кажется, идти недалеко! Тюрьма не ходят, тюрьма ездят! Тюрьма не сидят, тюрьма всегда бегают… И бьют много…
Мы сначала боялись. Тогда он сам разрезал огромные арбузы на большие куски, на железном подносе помыл виноград из шланга, сел на скамеечку. Мы потихоньку подобрались и стали угощаться, а он смотрел, не кончился ли у кого кусок, не оттирают ли в сторону маленьких.
Когда все было съедено, он сказал:
– Захотите арбуз – идите базар, спросите дядя Коста. Я дам. Воровать не надо. Это я вас так прошу не делать. Воровать – очень плохо воровать. Мой Арчил тоже теперь все бьют, бегает тут на Север с пилой за елкой. А я арбуз привез. Ему деньги надо, много деньги, чтобы раньше отпустили. Кушайте… Не ездите тюрьма… Кушайте…
И заплакал.
«Трибунал»Представьте себе трибуну. Высокую, метра четыре или даже пять. С крутой лестницей, вернее, с двумя, по одной нужно подниматься, а по второй – спускаться, и к первой раз в день в определенное время всегда стоит очередь. Представитель каждой проживающей в доме семьи непременно стоит в этой очереди и медленно продвигается наверх. А там – там он поднимает руку, как Ленин на памятнике, и…
Эх, вы и не знаете, зачем нужна такая трибуна во дворе. Почему в каждой квартире висит исполненный от руки график, согласно которому вам в определенное время предстоит с пятиметровой высоты исполнить ленинский жест. Как же долго нужно было стоять, чтобы с чувством исполненного долга беззаботно покинуть это возвышение по второй лестнице! Ага, у вас когда-то была во дворе такая же? Ну разве что. Разве что. Но остальным я прошу до времени секрета не выдавать!
Знаете, когда я был совсем маленький, я любил подниматься на эту трибуну вместе с папой. Как правило, мы делали это в компании с живущим в соседнем подъезде папиным коллегой, дядей Левой. В очереди никто не думал о предстоящем публичном акте – разговоры шли на отвлеченные темы. Старушки, как всегда, ворчали и сплетничали, но, конечно, куда осторожнее, чем сейчас. Мужчины вели беседы о рыбалке, охоте, дачном сезоне и ценах на доски и навоз. Женщины от сорока жаловались на здоровье детей, от пятидесяти – на собственное. И те и другие дружно ругали врачей, причем оглядывались, не стоит ли рядом кто-нибудь из семейства профессора Гроссмана. Он считался врачом хорошим, и его, понятное дело, побаивались прогневать.
Профессор Гроссман выходил из дома заранее и устремлялся к трибуне только тогда, когда замечал, что к концу очереди пристраиваемся мы втроем. Папа и дядя Лева всегда говорили о джазе, кино, премьере в театре или о спорте. Старушки посматривали на нас косо: хотя профессор Гроссман был немец, а папа – поляк, мы для них все равно были жидами или в крайнем случае евреями. Обрывки наших разговоров их нервировали: «Итальянский неореализм», «Джон Колтрейн», «Роланд Матиас». Только если папа заговаривал о том, почему крохотная ГДР всегда соперничает с Советским Союзом на Олимпийских играх, и возмущался: «Они не жалеют денег на то, чтобы в каждой школе был хотя бы маленький бассейн, лягушатник, а в каждом дворе – баскетбольная площадка, хоккейная коробка…» – это вызывало сочувствие. «А что ты хочешь, евреи – люди неглупые… Пьяные не ходят, водки не пьют…» – «Ну да, не пьют. Пьют! Но ведь не пропиваются, и баб по чем зря не лупят, как наши сволочи…»
Дяде Леве очень не нравилось, когда кто-то знал больше, чем он, или когда ему нечего было добавить к сказанному кем-то другим. Папа любил из-за этого его разыгрывать, и профессор охотно принимал участие в этих розыгрышах. Обсуждая как-то в этой компании «Семейный портрет в интерьере», папа вдруг вставил в разговор, незаметно подмигивая Гроссману:
– Но, конечно, эта картина никуда не годится по сравнению с «Седеющим медведем» Баттистини…
– О! – подхватил профессор. – Венецианский фестиваль… Да. Всеобщее признание. Просто колоссальный успех!
– Еще бы! «Золотого льва» кому попало не вручают! – оживился дядя Лева. – Баттистини – это просто новое слово в кино…
– Джакомо Баттистини… – подначивал папа.
– Нет, его зовут Джироламо! О нем прекрасно написала Алла Гербер… – «поправил» профессор.
– Аллочка? – встревал дядя Лева. – Она просто умница. Мы сто лет с ней знакомы. Она не могла написать о глупом фильме хорошо! О, простите… Кажется, я слышу…
– Да подожди, Лева, – вдруг озадачился профессор Гроссман. – Когда Алла на прошлой неделе приезжала к нам, она ни словом тебя не упомянула! Может быть, она просто не знает, что ты переехал сюда? Или вы, м-м-м… как-нибудь нехорошо расстались…
– Как?! – вскрикнул дядя Лева. – Аллочка была здесь? Где же она остановилась? – Тут он сделал кислое лицо и проговорил: – Ну ясно, что у меня-то не могла… В смысле у нас…
– Так она же останавливалась в нашей квартире! – ахнул Гроссман. – Надо же – через три подъезда. И вы так и не встретились. А давно не видались?
– Ну… Прямо скажем, давно. И расстались не очень. Это, собственно, была моя инициатива… Понятно, что после этого она могла и не захотеть со мной встречаться…
– Да… Тогда, может, все и к лучшему, не расстраивайся, Лева. Но она обещала сегодня нам позвонить из Москвы. Может, передать ей привет или как-то сказать ей, ну, что ты ее вспоминаешь, не забываешь…
– Да не нужно, сами подумайте… Сколько таких Лёв у нее было…
– Ну да, – хитро улыбался папа, – включая Венецианских!
– Так и я про что… Тем более… – грустил дядя Лева, и глаза его устремлялись в печальную даль, ограниченную краем площадки, где мы обычно играли в футбол. – Знаешь, ты ей просто скажи – передавал привет один из ее давних поклонников. А имени просил не называть. Зачем. Прошлого не вернуть…
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Comments