Мир-село и его обитатели - Алексей Шепелёв Страница 2

Хотя – есть персонажи разные, чуть не ослепляющие нас своею колоритностью – о них мы и поведаем.

Лимонхва – местная знаменитость. Положение её приближено к бомжовскому, она постоянно пьёт и гарцует то в одном конце села, то в другом чуть ли не одновременно – как дошедшая на лыжах мама из новогоднего мультика про Простоквашино. Можно сказать, это и есть воплощённое без дециметровых антенн и кабеля местное телевидение (о котором я мечтал в юности): причём сразу и криминальная сводка, и дебильная развлекуха.

Необычно и примечательно уже само её наименование. Хотел даже вопрос послать в «Что? Где? Когда?»: прозвище у тётки Лимонхва, типичное такое пренебрежительно-русское, какая-то лихва слышится, а оказалось, что это… имя! Как так? Минута…

Это фамилия. Она была замужем за корейцем. Ли Мон Хва! Какой шик, какое благородство, это почти что Ким Ки Дук, Гас ван Сент и Ларс фон Триер! Тут фильмы зашибенные можно клепать на каждом перекрёстке полураспаханных дорог! Хотел быть режиссёром тож, с фамилией «А. Шепелёв»… Но о кинокамере в деревенском детстве нечего было и мечтать; всё, чем удалось раздобыться, – тетрадь да карандаш… химический – алхимический!

Кстати, фамилия не такая уж и редкая была встарь (бабушка была Ковалёва, вышла замуж и стала Шепелёва, а за брата её дядь Васю Ковалёва вышла тёть Маня Шепелёва). При мне учились в школе штук пять однофамильцев, в том числе ещё один Алексей Шепелёв, ставший трактористом (он и сейчас, наверное, есть, только вряд ли на тракторе). Но дальше, как грязь с обрыва, всё поехало: антидемографический провал и отток в города. И вот теперь – на волне моей писательской мощи и потенции (не физической, не путать! – а вообще, конечно, шучу) начался настоящий ренессанс… В школе из сорока учеников человек пятнадцать Шепелёвых. Кто это такие не только мне, но и родителям, и моей десятилетней племяннице (А. Шепелёвой, кстати) трудно представить. «Таня Шепелёва – шлюха!» – надпись на остановке. Что за Таня, сколько ей лет, почему уже заслужила шлюху, никому не известно.

Лимонхва хоть вроде и по-сосновски забубённая, но по лицу и по разговору сразу видно (наверно, только мне, прочим не до тонкостей), что родом никак не отсюда. Лицо её не наглое, не кругло-тамбовское, глаза осмысленные и грустные, а главное – речь очень правильная. Другие интонации – не сельские (обычно понукательно-жлобские или поднимающие на смех), слова вроде «пожалуйста» и «спасибо» проскакивают…

Ей порой пренебрегают взрослые, иногда её дразнят дети… Но тут всё же не город… народ душевный. То ей тряпки старые отдадут, то картошку сгнившую, то пиво просроченное, а то и не сгнившую… Живёт она в домике на окраине, почитай что без окон и без дверей – не топит, дров, продуктов и денег не запасает, не готовит – лишь сибаритствует да выпивку добывает. В деревне это по-прежнему называется «тунеядство» и оченно не одобряется общественной моралью. Из-за чего Лимонхву пытаются перевоспитывать (а некоторые и прямо эксплуатировать), привлекая на различные авральные (типа посадки или уборки картошки) и тяжёлые и грязные (типа подъёма и выгребки из погреба сопревшей картошки) работы.

Только что узнал (и мало кто знает), что сожителя её периодического тоже А. Шепелёв фамилия (по линии тёти Мани Ковалёвой) – вот ведь! Он тоже человек пришлый и поражает селян тем, что никогда никуда не выходит из дому – всё «жена» приносит.

Вообще для бомжекоряжничества в сельской местности раздолье: бери, заселяйся в любую заброшенную избу, укореняйся! Были как-то тут у нас ещё одни пришлые люди: Сашка-бомж и Колька-бомж (они же: Бомж молодой и Бомж-старый). Лет, наверно, десять жили в полуразрушенном «красном уголке», устроив там на диво сельским трудягам лежаки бомжовские классические, завесив окна полусгоревшими одеялами и т. д. Постепенно они окультурились, и их активно стали привлекать «к сезонным и плановым работам» – даже уж, видимо, настоль активно, что не выдержали всё же – смылись.

Есть ещё Коля Зима – он ходит шатаясь, моряк моряком, и кстати, всё в каких-то чёрных расклёшенных истрёпанных брюках, как у морского Волка в седьмой серии «Ну, погоди!». И двадцать лет назад он расхаживал точно так же… Ухватки залихватские… Застопорился что-то у нашего дома, у братовой грузовой машины – гляжу: задрал ногу на высоченный бампер (там какая-то стремянка прямоугольная, тросом, что ль, тянуть), подвязал шнурок (неужели, шнурок?! – тут все в калошах) или что-то поправил, харкнул, выругался и погнал дальше. А тридцать, сорок лет назад абсолютно так же выхаживал его покойный батя – тоже Коля Зима.

Я несколько раз даже вступал в дискуссии с селянами, пытаясь объяснить, что ихний образ бытия не единственно возможная форма жизни. Защищал Лимонхву, провозглашая, что мне её манеры положительно нравятся… Да что говорить, когда я сам числюсь почти по тому же разряду: если хоть на один вопрос «анкеты» (о ней чуть ниже) даёшь ответ «Нет», «Ещё нет» или «Затрудняюсь», то какой же ты после этого «крутой Буратино»!

А Коле Зиме и Лимонхве на вашего Буратино – в шесть подъём, в восемь на работу, телка напоить, огурцов насолить да тачку б ещё купить – плюнуть и растереть. К эксплуататорам и отношение соответствующее. Коли уж она отработала выгрузку картошки (допустим, меня просто вовремя не было), пусть ей и уплатили клубнями и самогонкой (и потом ещё несколько раз), то и ведёт себя как суперзвезда: проходя мимо, приняв меня вдалеке на огороде за отца, выкрикивает: «Саньк, Сан Саныч! Отвези меня! Заведи машину! Я долго буду орать?!. Сейчас же!» Матерится и куртыкается на дороге – отвези и подвези. Зеленоглазое, блин, такси нашла! «Ну и… вам! Картошку больше не буду сажать!» – уже шантаж.

Иногда у неё эскорт бывает. Как-то зимой мама, возвращаясь из ларька, увидала: Лимонхва на сугробе лежит. Ночь уже, холод, темень (сейчас по всему селу ни одной лампочки не осталось, у клуба только старого-нового одна еле горит), и на помощь позвать некого – всем не до Лимонхвы: скотину бы успеть убрать, пока не совсем глаз коли да пурга вконец не разыгралась. Сугробы по колено, метель начинается, а избушка-то Лимонхвиная далече. А главное, сама еле ходит, каждый шаг выбирая: недавно упала и связки на ноге порвала. Но не бросишь же замерзать человека!

Вот и пёрла её полтора часа, обратно еле дошла: ещё давление и сердце… Чуть отдышалась, обмахивая в терраске войлочные сапоги… чу: знакомые вопли! Глядь, а пострадавшая опять уж здесь кочует! Здоровее прежнего – в непогоду как черти её разбирают!

А я всё думаю: какова-то её судьбина… судя по всему, трагическая, не зря же запьёшь горькую. Все знают, что детей её за пьянку забрали в детдом, это у нас уже было. Приехала она чуть ли не из Владивостока, в тюрьме сидела. А что там было, с этим корейцем и т.д., вряд ли кто и интересовался. Спит пьяная Валя Лимонхва у соседей в летнем загоне для коров, валяется, сжавшись в комок, как женщина поруганная, но ей хорошо, хотя кто ж знает…

В кои-то веки мы сидели в саду всем семейством, поедая шашлыки. Темнеет тут быстро, всё становится чёрным, будто бы отражение чернозёма. Даже угли уже почти совсем потухли, но мимо рта не пронесёшь… Природа стихла, человеческие звуки далеко различимы…