Стены вокруг нас - Нова Рен Сума Страница 2

Некоторые плакали.

Полная свобода, делай, что хочешь. Нас переполняли разные желания: выйти голосовать на ближайшую автостраду, позвонить старому приятелю и переспать с ним, отправиться в ресторан, выспаться на огромной чистой постели под пуховым одеялом.

Тот август – третье лето, что я проводила в «Авроре». Когда я попала сюда, мне едва исполнилось четырнадцать (непредумышленное убийство; я не признала вину; на суд я надела юбку с колготками; когда вынесли приговор, мать отвернулась). Но теперь, когда у нас есть время посидеть и поразмыслить обо всем, я думаю не о том, как попала сюда. Не о судебном вердикте, не о количестве лет, что мне предстояло здесь провести, не о том, как меня привезли сюда, потому что никто не поверил моим словам, когда я твердила, что не виновата. Обо всем об этом я перестала думать давным-давно. Теперь я постоянно возвращаюсь мыслями к той ночи. К той первой субботе августа, когда рухнули все препоны. К тому глоточку свободы, к воспоминанию, которое мы унесли с собой в могилу.

Иногда я думаю о том, что случилось бы, сделай я все иначе. Если бы я попыталась вырваться наружу. Если бы я побежала.

Может, мне удалось бы перебраться через три забора, оплетенных колючей проволокой, и спуститься вниз по холму к шоссе, и мне не пришлось бы рассказывать эту историю – кто-то другой рассказал бы. Кто-то другой попытался бы все вспомнить.

Потому что той ночью все мы сошли с ума. У меня в памяти отпечаталось навсегда, как мы кричали и дрались, бросались на окна и били все, что под руку попадало, как мы бежали, бежали изо всех сил, бежали, сколько могли… Впрочем, далеко мы не убежали.

Той ночью нас обуревали чувства, которых мы не испытывали уже полгода, год, одиннадцать с половиной недель, девять сотен и девять дней.

Мы почувствовали, что живы. Так и запомню. Мы все еще были живы. Кромешная тьма скрывала истину, и мы не знали, как близко подобрались к самому краю.

Я проскальзываю за кулисы. Включайте прожекторы, скоро мне выходить.

Последний танец, затем я покину город. Последний шанс, чтобы меня запомнили. Они запомнят, уж я постараюсь.

Стоит мне ступить на сцену, и все глаза устремляются на меня. Я впитываю энергию, которую дарят зрители, а они, в свою очередь, купаются в моей.

Как только я схожу со сцены, зрители превращаются для меня в ничто, в безликую серую массу. Я ненавижу их всех – кого-то больше, кого-то меньше. Но не на сцене. Не посреди танца. Когда они смотрят на меня во все глаза, когда я позволяю им смотреть. Во мне столько любви, словно я это не я, а кто-то другой.

После субботнего спектакля я соберу чемоданы и уеду в Нью-Йорк. Я поступила в Джульярд [1]. Школу я закончила два месяца назад. На прошлой неделе продала машину. В Джульярде мне дали комнату в общежитии. Соседкой будет танцовщица контемпорари [2], кажется, из Оклахомы. Я уже сложила в чемодан пуанты, рассортировала их по цвету. Ноги у меня сильные, так что я убиваю пару за десять дней. Считаю дни до отъезда, как будто отбываю тюремный срок и жду, что в августе меня выпустят.

Нельзя так говорить. И думать. После того, что с ней случилось. Ее отправили в «Аврору-Хиллз», а это самая настоящая тюрьма – на заборах колючая проволока, а на окнах решетки, пусть это место и называют воспитательной колонией – наверное, потому, что там содержат несовершеннолетних. Все девочки должны носить жуткие оранжевые комбинезоны, которые висят на них мешком. Я видела по телевизору.

В августе ее и увезли. В начале августа. Прошло почти три года.

Мне бы надо оставаться за кулисами, ведь мое соло идет вторым номером после антракта, но я натягиваю носки поверх пуантов и выбегаю на улицу через служебный вход, словно у меня в руках бомба с подожженным фитилем, от которой следует немедленно избавиться.

За мусорным контейнером туннель; старшие прозвали его курилкой. Вообще-то это не туннель, просто укромный закуток между плотно сросшимися деревьями. Их ветви тесно переплелись, образуя навес. С дальней стороны – колючий густой кустарник, так что света в конце туннеля не видно.

В августе внутри все зелено и кишмя кишит комарами и мухами. После разыгравшейся здесь трагедии логично ожидать, что деревья постригут и установят скамейку с мемориальной доской в память о погибших девушках или какой-нибудь фонтан, но похоже, людям не хочется вспоминать о том, что случилось.

Внутрь я не пробираюсь, однако и не ухожу. Бросаю взгляд на дверь служебного входа.

Если кто-нибудь заметит кирпич, которым я подперла дверь, скажу, что вышла подышать воздухом. Может, все солисты балета выбегают перед выступлением на улицу, откуда им знать.

Но дело не в свежем воздухе. Мне нужно разобраться с собой.

В курилке пусто. Никаких тебе тощих гадин, скрючившихся под паутиной веток, так что снаружи видны только ноги в гетрах. Никакого мерзкого хихиканья. Никакого дыма. Никаких искр, летящих от затушенных окурков. Ничего. Никого.

Не знаю, с чего я взяла, что кто-то там должен быть. Почему я все время ищу ее глазами, почему вздрагиваю от каждой тени.

С наступлением августа Орианна Сперлинг неотвязно меня преследует. Мне все время кажется, что она вернулась.

Ори. Это я ее так прозвала.

Но в курилке ее нет. И нет нигде. И быть не может.

Пора на сцену. Огибаю мусорный контейнер. Дверь служебного хода дрогнула и со скрипом стала закрываться. Кто-то убрал кирпич!.. Не выйдет. Пулей лечу, рассекая пространство и время – совсем как во время танца, успеваю схватиться за ручку, проскальзываю внутрь. Если они надеются, что я пропущу свой выход, то совершенно зря.

Я снова за кулисами, я готова. Не знаю, кто именно хотел подложить мне свинью, все молча отводят глаза. Их не хватает даже на то, чтобы пожелать мне ни пуха ни пера. Значит, все они заодно. Все до единого.

Я слышу, как перешептываются зрители, рассаживаясь по местам после антракта. А эти за кулисами дождаться не могут, когда я выбегу на сцену. Им не терпится от меня избавиться.

Что ж, не буду томить. Пусть изойдутся от зависти. Скоро мой выход.

Занавес поднимается. Звучит знакомая музыка. Размытые, нечеткие движения танцоров. Кроме меня, тут смотреть не на кого.

Сквозь прореху в кулисе видны первые ряды. Хотя мисс Уиллоу арендует этот зал для выпускного концерта каждый год, я все равно постоянно забываю, какой он большой, как много людей вмещает. Вижу маму и папу. Тетю. Двоюродных братьев-сестер. Скорее всего, их притащили родители, но мне все равно. Мамины подружки заняли целый ряд. Мои наставницы – та, которую родители уволили, когда меня не взяли на летний интенсив, и новая, что пришла ей на смену. Томми, мой бойфренд, зевает и смотрит в телефон, наверняка уткнулся в какую-то игрушку. Девочки из старшей группы убежали из-за кулис посмотреть на мое выступление. Они ютятся на откидных стульчиках возле прохода, чтобы рвануть с места, как только танец закончится. Вон Сарабет, она сидит одна. В другом ряду Рената, Иванна и обе Челси. Есть и другие знакомые лица. Славная продавщица из цветочного магазина, носатый бариста из кофейни. Школьный математик. Почтальон – этот пришел потому, что его дочка занимается в младшей группе. Сегодня она танцует в роли тюльпана. Однако большинство зрителей пришли ради меня. Не сомневаюсь.