Муляка. Две повести - Дарья Верясова Страница 2

На поле с гуманитаркой в хаотичном порядке была разбросана обувь. Встречались шпильки и лодочки, шлёпанцы и кеды — всё по одному. Надо было сильно постараться, чтобы найти пару. Через полчаса непрерывного ползанья под палящим солнцем и ворошения бесконечных коробок я нашла шлёпанцы своего размера. Дикого оранжевого цвета на небольшом каблучке. Щедро полила их хлоргексидином и вернулась на регистрацию.

К вечеру я принимала душ, не раздеваясь, и намертво помнила многие затопленные улицы: Луначарского, Адагумская, Советская, маршала Гречко… Было страшно видеть такое количество потопленцев, в особенности — с маленькими детьми.

— Это ты ещё в первые дни сюда не попала, — вздохнула Оля.

Помимо чужих на регистрацию постоянно заглядывали свои: долго сидел с нетбуком очень загорелый твиттероман Тёма Щегол, потом пришёл парень с мотоциклетным шлемом, на котором было написано «Гастарбайкер» и очень удивился, что я его не знаю в лицо и по имени.

— Я мотоволонтёр, — сообщил он. — Иногда по вечерам на мотоцикле девушек катаю. Ты, как стемнеет, подходи к дальним палаткам, я и тебя прокачу, — и поиграл бровями.

В восемь вечера Оля дала отмашку:

— Быстренько сворачивай тут дела, а то до ночи просидишь.

К тому времени я сидела на регистрации около одиннадцати часов и больше всего в жизни мечтала залезть в Северный Ледовитый океан. Народ собирался ехать на озеро. Мы с Лоттой сделали печальные глаза, и нас тоже взяли купаться.

Вшестером мы кое-как влезли в «Жигули» местного волонтёра-автомобилиста Саши — очень милого армянина с забавным и хитрым взглядом. По пути мы встретили его друзей на красной «Ниве» и были с Лоттой отсажены к ним на пустое заднее сиденье.

Это оказалось не озеро, а водохранилище. Вода в нем была тёплой настолько, что не освежала. На берегу начинались комары и распитие местного вина. Мы с Лоттой переглянулись: сухой закон, которым нам грозили в лагере, нарушался самым бесстыдным образом — и присоединились. Сказать по совести, было странным нам, новичкам, оказаться в компании старожилов Крымска. Сидевшая на земле Надя очень печалилась, что вскоре ей придётся уезжать в Питер.

— Я такого нигде не встречала, — говорила она. — Когда тащишь бревно, а мужики вырывают его у тебя из рук, потому что видят, что тебе тяжело. Хотя ты изо всех сил этого не показываешь!

Я не понимала страданий Нади, а её слова показались мне пафосными.

Назад нас везли те же парни на «Ниве». Ребята оказались славными: они долго колесили по полю, пытаясь вспугнуть для нас зайца, свозили на смотровую площадку, купили нам ещё вина и в целости и сохранности привезли в лагерь.

Также они рассказали, что пострадали две трети города, воду намеренно спускали из нескольких водохранилищ, чтобы не затопило Новороссийск (и я вспомнила водохранилище, в котором мы купались), волна была высотой в семь метров, и погибло три тысячи жителей. Но если власть признает более двухсот погибших, ей придётся пустить в город международную комиссию, а в преддверии Олимпиады никто на это не пойдёт. В тот момент я внезапно поняла, что, как человек, проживший июль без интернета, совершенно не представляю себе ни причин, ни последствий наводнения, ни даже современного состояния города.

Ночевать в палатке я отказалась наотрез и примостилась под открытым небом. Лотта последовала было моему примеру, но к утру закоченела и перебралась в палатку. Ночи в Крымске были на удивление холодными.

Утром на пути к умывальнику я встретила Олю.

— Что-то вы вчера задержались! — съехидничала она.

— Мы по полю катались! — воскликнула я. — Ребята хотели показать нам зайца!

— Зайца? — захихикала Оля. — Показали?

— Нет.

Я ещё не отдавала себе отчёт, что многие люди торчат в лагере уже три недели: на солнцепёке, в условиях тяжёлого физического труда, от которого ночью берёт бодряк и трудно заснуть. Юмор в таких условиях приобретает специфические черты. Тем более, девушек в лагере было мало — раз в пять меньше, чем мужчин. Поэтому меня пять раз звали замуж и пятьсот — в палатку. Но чувство самосохранения подсказывало: «Ни-ни! Дашь одному, от остальных не отобьёшься», — и я развивала чувство юмора.

Машина задерживалась, и прежде чем ехать на объект, мне пришлось ещё немного посидеть на регистрации. Не потому, что заставляли — самой хотелось что-то делать. В то утро наконец-то ввели порядковые номера на заявках, и к десяти мы заполняли тридцать седьмой бланк.

Люди рвались на поле с гуманитаркой, обходили МЧС с разных концов, копались в одежде, орали, ругались, зарываясь в неё по пояс, и напоминали гигантских блох.

Периодически я бегала к Наде узнавать, не пришла ли машина.

— Скоро придёт. Можешь ехать туда в своём, если не жалко выкинуть, — сказала Надя. — Замаешься потом отстирывать. Поэтому лучше поищи в гуманитарке штаны и рубаху. И перчатки возьми прорезиненные. И сапоги!

На складе нашёлся только один сапог моего размера — 39-го и один 38-го. Все другие были от 41-го до 45-го. Пришлось брать разномастные сапоги. 38-й вёл себя нелогично и норовил свалиться с ноги, меж тем как 39-й поджимал.

Нас с Лоттой определили в бригаду к питерскому казаку Серёге — добротному мужику с висячими усами и лейкопластырем на переносице. Четвёртым с нами отправился то ли пришибленный, то ли укуренный чудак Кирюха. В Крымск он приехал автостопом.

— Я сначала хотел на велике, — сказал он заторможенной дикцией. — Купил в Москве за девять тысяч. За четыре дня доехал почти до Саратова. Плюнул, бросил на трассе. Дальше на попутках поехал. Лучше бы не покупал велик.

— Подфартило кому-то, — заржали мы.

— А потом меня друзья накормили конопляной кашей. Я прихожу, смотрю: каша. Зелёная какая-то. Я с голодухи двадцать ложек съел. И надо мной все ржали. Это в Джубге было.

На нужный адрес — Авиационная, 10 — мы ехали сначала через пустырь, где затевалось строительство высотных домов для потопленцев, а затем через одну из самых пострадавших улиц. Каждый третий дом был уже снесен, но ещё многие лежали на земле, подогнув проломленные стены и прихлопнутые сверху крышей. Почти на каждом заборе висели листки с надписью «Под снос».

— Дома старые, из саманного кирпича строились, — пояснил Серёга. — А это ж песок. Вот волна подошла, их и размыло почти мгновенно.

Серёга работал в Крымске чуть ли не с первого дня. Разбирал завалы, в одном из которых поймал педофила на месте преступления, таскал трупы, чистил муляку.

— А что у вас с носом? — спрашиваю я про лейкопластырь.

— У нас в лагере все на «ты», — отрезает Серёга. — А нос я от пота рукавом вытер. Ну, рукав в муляке, а там же трупный яд — заражение пошло, вот и разбарабанило.

В Крымске не работают ни карта, ни логика. Авиационная улица обрывалась на пятом доме и продолжалась совершенно в другом месте. Дом № 10 стоял и вовсе на соседней улице и представлял собой высокий кирпичный особняк. Это вызвало беспокойство: мы были наслышаны о том, как иногда местные жители воспринимают волонтёров — как бесплатную рабочую силу для стрижки газонов и т. д. Серёга пошёл выяснять обстановку. Оказалось, в доме живут 16-летний Матвей, его 10-летний брат, их бабушка и дядя Коля с раздробленной правой рукой. Про родителей Матвея я так ничего и не узнала. Про них не было сказано ни слова.