Синагога и улица - Хаим Граде Страница 2

Не овдовел Израиль [8], — утешает их солнце. Евреи вечны, и Тора вечна, как дни небес над землей.

Старики в этом не сомневаются. Конечно, конечно. Разве это мелочь — вечность Израиля?! Они не беспокоятся, если позволительно так сказать, за Владыку мира, но им грустно, им безмерно тоскливо без хотя бы небольшой радости от детей и внуков. Старички убегают из дома в Старую синагогу, но и здесь тоже тоскливо. В этом святом месте нет молодой поросли, нет юношей, изучающих Тору. Не услыхать свежего голоска, который прозвенел бы, как колокольчик, чтобы сладостная мелодия заиграла скрипкой. Даже скорбящие, которым положено читать поминальную молитву в месяцы траура или в годовщину смерти, не заходят сюда. Скорбящие знают, что в Старой синагоге строго, минута в минуту, молится только один миньян [9], и просто забежать, чтобы наскоро сказать поминальную молитву, не получится. А если сюда и забредет случайный гость, то, увидев белобородых старцев, склонившихся над священными книгами, сразу же поторопится выйти на улицу, как будто увидел через забор потусторонний мир.

Так тянутся летом дни и недели. Чем дольше солнце стоит в окне и чем ярче оно сияет, тем глубже тишина в Старой синагоге. Между собой старики не разговаривают, они уже наговорились. Кажется, что в солнечной тишине они отчетливо слышат, как свитки Торы вздыхают в орн-койдеш [10], тоскуя по юным рукам, которые перематывали бы их на деревянных стержнях. Они хотят, чтобы молодой человек прочитал слова, начертанные на их пергаменте, и чтобы эти слова бодрой музыкой прозвучали на улице через раскрытые окна. Старики слышат и то, как тома Геморы [11] печально молчат в книжных шкафах. Можно сказать, что эти тома должны сейчас изучать друг друга, потому что никто не изучает по ним изречения мудрецов. Хозяева Старой синагоги имеют обыкновение изучать книгу «Эйн Яаков» [12] и Мишну [13]. Сложные головоломные комментарии не для их мозгов. Особенно на старости лет. Виленские издания Талмуда и Рамбама [14] стоят здесь еще с тех времен, когда синагога была полна изучающими Тору. Утомленные печальными мыслями старики задремывают, и со всех сторон на них смотрят словно закованные в броню немые верные стражи: искрящаяся медная кружка для омовения рук, большая серебряная ханукальная лампада, медные набалдашники на железной оградке со всех четырех концов бимы, изукрашенный орн-койдеш, люстра, книжные шкафы.

В синагоге царит потусторонняя таинственная тишина, пока старички не просыпаются — обрадованные и испуганные, как будто к ним прикоснулся ангел. Старики видят, что солнце все еще стоит в окнах Старой синагоги. Солнце намного старше их, гораздо больше, чем они старше своих внуков. Ой, и несмотря на то что оно настолько старше дедов вместе с их внуками, солнце все же каждый день — новорожденное. Как говорится в молитве, Всевышний в милости Своей каждый день возобновляет деяние Творения. Солнце всегда сплошная лучистость. И очень разнообразно в своей лучистости. Иногда оно закопчено жидкими серыми облаками и сияет беловато-серебристым светом. Иногда оно — как медь, расплавленная и кипящая, слепит и режет глаза. Иногда искрится темной медью, как кружка для омовения рук. Вечером закат выглядит как большое золотое колесо, словно отвалившееся от огненной колесницы пророка Элиягу. О, чудеса Творца! Солнце освещает мириады камней, деревьев, зверей и человеческих физиономий. Потому-то Творец может все видеть и все слышать одновременно. Как сказано: «…создавший сердца всех их, понимающий все дела их» [15]. Но нынешние внуки — большие мудрецы, с позволения сказать. Они спрашивают: «Как это Бог может быть повсюду в одно и то же время?» Они еще те мудрецы, эти внуки! А одураченные родители еще и радуются их мудрости.

Старички вытирают с уголков рта набежавшую влагу и пытаются углубиться в святые книги. Однако разбухшие мысли продолжают дремать в старом мозгу: «Они и в ангелов не верят, эти нынешние внуки. Мы их не видели, — говорят они. Глупцы! Если бы человек родился на корабле посреди моря и прожил бы на нем всю свою жизнь, он бы не поверил рассказам о том, что есть такая вещь, как суша, и что на ней растут деревья, и что каждое дерево устремляет вверх руки, называемые ветвями, с неисчислимым множеством пальцев-листьев. И это дерево — не человек, не рыба, не птица, и тем не менее оно живет своей собственной жизнью. Оно совсем не такое, как камень и мертвая древесина. Ну разве поверит в это человек, проживший всю свою жизнь посреди моря? То же самое и с ангелами. Как может тот, кого в лживом мире родила женщина, узреть ангела, серафима, херувима из истинного мира? Разве что большие праведники, погруженные мыслями скорее в тот, чем в этот, свет. Только они и могут узреть ангелов. А наши внуки все подвергают сомнению и основательной проверке!» — хихикают про себя деды и вдруг замечают, что на оконной раме сидит птичка.

Те из стариков, у кого зрение поострее, отчетливо видят, как это пернатое создание вертит головкой с клювиком, подпрыгивает на высоких ножках, поднимает и опускает крылышки, весело насвистывает и щебечет, будто призывая всю свою компанию. И действительно, тут же на окно садится с полдюжины крылатых проказников, они прыгают и ищут зернышки. Они насвистывают и щебечут, открывая и закрывая острые клювики, вращая круглыми глазками, пока какой-нибудь старик не кашлянет, — тогда все они разом вдруг взлетают, порхают и трепещут, как искры, и исчезают. Другие старики сердито смотрят на кашлянувшего, да ему и самому неудобно из-за того, что не смог сдержаться. «С другой стороны, — думает он, — нет ничего страшного в том, что воробьи разлетелись. Может, они вообще не напугались. Просто у воробьев есть крылья, вот их и тянет летать». Старики какое-то время смотрят в сторону окна и, еще более опечаленные, опускают глаза к святым книгам. Конечно, приятно видеть и слышать, как прыгают и чирикают птички. Но еще приятнее видеть и слышать, как еврейские дети изучают Тору. Птички иной раз еще залетают в Старую синагогу, а юноши, изучающие Тору, не забредают сюда никогда.