О лебединых крыльях, котах и чудесах - Эйлин О'Коннор Страница 2

– Можем перекрыть, – виновато говорит девушка. – Все наши духи сочетаются друг с другом. Давайте я вам сверху «Садом» побрызгаю.

В итоге ожидаемо получился «Сад, спиленный после дождя». Пах невыплаченной ипотекой.

Дни внутри зимних праздников просторные, как музейные комнаты, и в них толпятся гости, лыжи, дети, собаки… В уголке за шкафом спряталось притихшее чувство долга. Комкает в руке список: выгулять детей, посетить выставку, больше времени проводить на свежем воздухе, не обжираться. Вот откуда это подспудное ощущение вины, приобретающее странные формы проявления. Мужчина на кассе, поймав мой взгляд, брошенный на три крошечных творожных сырка, неожиданно оправдался:

– Это я не себе!

А я уж было нафантазировала бог знает что. Сырковый угар, глазированный кутеж, чувственное безумие творога. Но увы, увы – все это не ему, а кому-то другому: дерзкому, презирающему условности, быть может, даже бреющемуся опасной бритвой.

– …Смотри! – восхищенно зовет одна девочка другую. – Облака как картофельное пюре!

– Уйди от меня со своей жратвой, – бледнеет вторая.

Праздники – отдельный месяц внутри января, зима внутри зимы, облако тэгов выстраивается пирамидой Маслоу, в основании которой оливье.

Возле банкомата взъерошенная женщина (пуховик, рюкзак, розовые варежки) нервно спрашивает у спутницы (шуба, клатч, лиловые перчатки):

– Как ты думаешь, сколько сейчас может стоить хорошая игрушка?

– Мужу или любовнику? – невозмутимо уточняет та.

По парку галсами движется джентльмен в шапке Деда Мороза, подвыпивший ровно до такой степени, чтобы судно не заваливалось во время движения. С катка доносится музыка. Джентльмен в нарушение всех законов мореплавания пытается изобразить фуэте и уверенно пришвартовывается в сугроб. Встает, отряхивается и делает такой жест, как будто палец его – перевернутый маятник.

– Это, – объявляет он с интонациями конферансье, – еще не все!

После чего немедленно блюет в мою сторону.

Не то чтобы я во всём искала символизм, но временами жизнь до неприличия напоминает этого джентльмена. Только перестанешь беспокоиться, как выясняется, что это еще не всё.

Зато потом он сел на скамейку и спел, отчаянно икая, первый куплет Moon River – усталый наклюкавшийся Дед Мороз, только что поделившийся, можно сказать, последним, что у него оставалось.

Вот так чуть-чуть изменишь точку зрения и чувствуешь себя не без двух метров облеванным, а без пяти минут одаренным.

Шла в разноцветной футболке, ярко-зеленой с рыжей лисой. Два бомжа, сидевшие на пустой трамвайной остановке, при виде меня оживились.

– И вот она нарядная на праздник к нам пришла! – хрипло выкрикнул один.

Второй посоветовал ему уняться и не приставать к девушкам.

Спустя час возвращалась обратно этой же дорогой. Бомжи сидели на прежнем месте.

– Это судьба! – сказал первый с интонацией графини де Морсер, встретившей Монте-Кристо.

– И не возразишь, – сказал второй.

Я думала, что мне начнут предлагать руку и сердце, но вместо этого у меня стрельнули полтинник. Сначала я грустила над этой несообразностью: встретить судьбу и удовольствоваться полтинником. Но затем поняла, что мне преподали урок высшего смирения и одновременно безупречного расчёта: меньше не хватит, а больше не дадут. Если бы мы все были такими точными в запросах, Деду Морозу, кем бы он там ни был, жилось намного легче.

* * *

Прочитала, что чуковское «прямо в мойку, прямо в мойку с головою окунул» – не про раковину, как я всегда полагала в простоте душевной, а про речку Мойку. Поделилась с родителями.

– Это довольно очевидно, – светски сказала мама. – Иначе бы он ему череп размозжил об фаянс.

Мы с папой вообразили эту картину и надолго замолчали. Матушка моя – кроткая голубка, но иногда она нас удивляет – как в тот раз, когда они с папой заспорили, надо ли пересаживать шиповник. Папа настаивал на пересадке, все шло к тому, что шиповник сменит место жительства. Как вдруг без всякой связи с предыдущим разговором матушка сообщила, что труп человека можно полностью сжечь при помощи всего четырех автомобильных покрышек.

В разговоре наступила пауза. «Аргумент», – согласился папа, и шиповник остался на месте.

* * *

Еле отбрыкалась от приобретения рыбы, плавающей в магазинном аквариуме, и вспомнила жену моего приятеля, купившую живых раков, чтобы сварить их мужу на день рождения. Вернувшийся с работы именинник нашел бедную женщину в слезах над ванной, на дне которой молились раки. Как взрослый ответственный человек он предложил взять грех на себя, но оказалось, что за несколько часов жена успела к ним привязаться. Раки Петенька, Варя и Катюша приветственно махали мужу усами, пока Игнат и Федор Петрович смотрели на него как на говно.

На семейном совете, где голос одной стороны был представлен рыданиями, решено было выпустить раков в ближайший чистый водоем.

Следующие несколько часов супруги колесили по Подмосковью, пытаясь понять, достаточно ли чисты встречающиеся им водоемы. Не издохнут ли раки в корчах, едва намочив мандибулы, не понесет ли прочь их обезображенные тела ядовитая речная волна. Ты в ответе за тех, кого не сварил, и все такое. В итоге выпустили их, кажется, в реку Пехорку. Было воскресенье, на обратном пути они застряли в многочасовой пробке и вернулись домой поздно ночью, измученные, грязные и в комариных волдырях.

Ничего не зная об этой истории, я спросила у приятеля, как прошел праздник.

– День рождения у раков удался, – сдержанно сказал этот святой человек.

* * *

Вчера было солнечно, в лобовых стеклах встречных автомобилей отражалось небо. Я стояла в пробке на Третьем кольце и сердилась на пробку, на жару, на солнце, пока не осознала, что навстречу мне едут десятки, сотни машин, битком набитые облаками.

«Дорогая Бланш, пишу тебе, сидя внутри гигантского осьминога. Чудо, что письменные принадлежности и твоя фотокарточка уцелели».