Арминута - Донателла Ди Пьетрантонио Страница 2

4

Вечером вернулись старшие мальчики, один свистнул мне в знак приветствия, другой меня даже не заметил. Они бросились на кухню и стали толкаться, расчищая себе место за столом, где мать накрыла ужин. Каждому в тарелку щедро плеснули соуса; на мою долю досталась всего одна плававшая в лужице подливки ноздреватая фрикаделька. Сразу стало понятно, что состоит она из размоченных крошек черствого хлеба, среди которых изредка попадались волокна мяса. Мы ели фрикадельки из хлеба вприкуску с хлебом, макая его в соус, чтобы хоть чем-то набить живот. Через несколько дней я уже научилась бороться за еду и не выпускать из виду свою тарелку, чтобы чья-нибудь вилка не совершила на нее набег. Но у меня все-таки что-то пропадало, и мать своей рукой пополняла мой скудный рацион.

Мои первые родители только после ужина вспомнили, что у них в доме нет для меня кровати.

— Сегодня будешь спать со своей сестрой, ничего, вы обе худенькие, — заявил отец. — А завтра будет видно.

— Придется лечь валетом, иначе не поместимся, — объяснила мне Адриана, — голова одной к ногам другой. Ну, ноги-то мы вымоем, — успокоила она меня.

Мы мыли ноги в одном тазике, она старательно и долго оттирала грязь, скопившуюся между пальцами.

— Смотри, какая черная вода! — рассмеялась она. — Это от моих, твои и так были чистые.

Она раздобыла мне подушку, и мы, не зажигая свет, вошли в комнату, где уже сопели во сне мальчишки и стоял резкий запах подросткового пота. Перешептываясь, мы улеглись валетом. Матрас, набитый овечьей шерстью, стал от старости комковатым и промялся в середине. Меня обдало прежде незнакомым отвратительным запахом: за многие годы матрас насквозь пропитался мочой. Комары жаждали моей крови, я попыталась спастись от них, укрывшись простыней, но Адриана натянула ее на себя.

Внезапно она дернулась всем телом, словно хотела скатиться с кровати. Я тихонько передвинула ее ногу и прижалась щекой к ее пятке, прохладно пахнувшей дешевым мылом. Почти всю ночь, стоило ей только шевельнуть ногой, я чувствовала прикосновение грубой кожи, чувствовала, как меня царапают шершавые края обломанных ногтей. Я подумала, что у меня с собой есть ножницы, и надо бы ей их дать.

Почти полная луна заглянула в открытое окно, проплыла мимо и удалилась. Осталась только ее свита — звезды, и смутная надежда на то, что если на небе и есть дома, то их совсем немного.

«Завтра будет видно», — сказал отец, но потом забыл. А мы с Адрианой ничего не просили. Каждый вечер она подкладывала мне под щеку свою пятку. И это все, что было у меня в этом темном лесу, наполненном человеческим дыханием.

Внезапно я почувствовала под боком что-то мокрое и теплое, оно увеличивалось в размерах, и я вскочила с кровати. Пощупала у себя между ног: сухо. Адриана пошевелилась в темноте, но не проснулась. Сдвинувшись на самый край, она продолжала спать как ни в чем не бывало. Немного погодя я тоже кое-как устроилась на кровати, стараясь занимать как можно меньше места. Теперь мы обе лежали вокруг мокрого пятна.

Запах постепенно уходил, мало-помалу испаряясь при каждом дуновении сквозняка. Ближе к рассвету один из парней, я не разобрала кто именно, несколько минут тяжело и беспокойно ворочался и стонал.

Утром Адриана проснулась и замерла, не поднимая головы с подушки и широко открыв глаза. Затем на секунду перевела взгляд на меня, не произнеся ни слова. Вошла мать с младенцем на руках и потянула носом воздух.

— Ну что, красавица, опять обдулась? Признавайся.

— Это не я, — буркнула Адриана, отвернувшись к стене.

— Ну конечно, это, наверное, твоя сестра, хоть она и такая воспитанная. Вставай живее, хотя все равно уже поздно! — сердито проговорила она, и обе ушли на кухню.

Мне не хотелось идти с ними, к тому же я не знала, что мне делать дальше. Я замерла на месте: мне не хватало смелости отправиться в ванную. Брат приподнялся и уселся на кровати, раздвинув ноги. Зевнул, взвесил на руке тугой бугор, оттопыривавший трусы, снова зевнул. Обнаружив, что я тоже здесь, в комнате, он наморщил лоб и принялся рассматривать меня. С явным интересом остановил взгляд на груди, прикрытой только майкой, которая служила мне пижамой. Я инстинктивно скрестила руки, спрятав недавно появившиеся, быстро растущие бугорки, и почувствовала, как у меня вспотели подмышки.

— Ты тоже тут спала? — спросил он еще не устоявшимся мужским голосом.

Я смущенно кивнула, а он продолжал без стеснения разглядывать меня.

— Тебе сколько лет, пятнадцать?

— Нет, скоро четырнадцать.

— А выглядишь на пятнадцать, а то и старше. Ты очень развитая для своего возраста, — заключил он.

— А тебе сколько? — из вежливости спросила я.

— Почти восемнадцать, я самый старший. Уже вкалываю вовсю, но сегодня буду бездельничать.

— Почему?

— Сегодня не работаю. Хозяин вызывает меня, когда я ему нужен.

— Чем ты занимаешься?

— Я разнорабочий.

— А как же школа?

— Ну ее, эту школу! Кое-как половину проучился, а экзамены в конце года завалил.

Я смотрела на его мускулистые от работы руки, на сильные плечи. Его грудь легкой пеной покрывали каштановые завитки, они золотились в лучах солнца, как и пушок на лице. Наверное, он тоже слишком быстро вырос. Когда он потянулся, я почувствовала запах взрослого мужчины, и он не показался мне противным. Его левый висок украшал шрам, напоминавший крошечный рыбий скелет, — видимо, след от старой, неумело зашитой раны.

Мы больше ни словом не обмолвились, и он снова стал рассматривать мое тело. Он то и дело поправлял рукой свой член, чтобы тот не выглядел слишком вызывающе. Я хотела одеться, но накануне не распаковала чемодан, и он остался там, где я его бросила, а для того, чтобы его взять, мне пришлось бы повернуться спиной к брату и пройти несколько шагов под его неотступным взглядом. Мне казалось, что в этот момент что-нибудь обязательно случится. Он обшарил глазами мои бедра, прикрытые тонкой хлопковой материей, потом голые ноги до самых ступней, которые я испуганно поджала. Я не посмела бы отвернуться.

Пришла мать и велела ему поторапливаться: одному из соседей понадобилась помощь в каких-то сельских работах. В уплату он давал несколько ящиков спелых помидоров для заготовок на зиму.

— Сходи с сестрой за молоком, не то останешься без завтрака, — обратилась ко мне мать. Она пыталась говорить помягче, но к концу фразы невольно вернулась к обычному приказному тону.

В другой комнате я увидела, что малыш дополз до моей сумки с обувью и всю ее разбросал. Потом принялся грызть туфлю, страдальчески скривив рот: она оказалась невкусной. Адриана, забравшись на стул у кухонного стола и встав на коленки, чистила зеленую фасоль к обеду.

— Смотри, сколько добра выбрасываешь в помойку, — упрекнула ее мать.