Зеленая мартышка - Наталья Галкина Страница 2

Но семнадцать мгновений весны, запечатленных на первых семнадцати страницах, были незнакомы, неопределимы, производили сильное впечатление. Полки от пола до потолка комнатушки заполнены были старинными самоварами, керосиновыми лампами, жестяными банками из-под чая, кузнецовским и Бог весть каким еще фарфором, над граммофоном с ярко-оранжевым раструбом красовались бутылки стодвадцатипятилетней, что ли, давности, витрину подле затейливых перилец заполняли ключи от громадных до крошечных, в углу витринном почему-то лежал веер. С потолка свисали светильники наших прабабушек, неизвестного назначения колеса, щипцы, приспособления загораживали окно, перед златыми (алтарными?) вратами сидели, стояли, парили деревянные раскрашенные фигуры ангелов и святых, два Христа в центре: на низких столиках толпились расписные берестяные туески, мисы, миски, ступки, далее громоздились ряды прялок. Невнятного назначения предметами крестьянского хозяйства заставленный амбар, еще одна дивизия разнообразнейших самоваров во главе с внушительного размера детской деревянной лошадкой, армада огромных утюгов с откидными крышками (у нас в Валдае такой имелся), в которые закладывались раскаленные печные уголья. Двор с невероятной маленькой деревянной ветряной меленкой, сараем, к чьей стене прислонились штук пятнадцать резных наличников разных домов, отороченные травами и цветами, выросшими перед оными антиками самостийно.

— Это музей города Мышкина, — отвечала Субботина.

— А где находится город Мышкин?

— На Волге. Да он сам по себе — музей русской провинции.

Музей города Мышкина создан был жителями стихийно. Меленка одного из соседних сел, домишко с вышкою, представлявший собою пожарное депо, — на вышке сидел дозорный, звонивший в колокол, выкатывали снизу телегу с бочкой да ручным насосом, лошадь запрягали, и ну пожар тушить. В отдельной избе экспозиция, посвященная здешнему водочнику Смирнову, автору знаменитой смирновской водки; кстати, с рекламой «мышкинской косорыловки». На одном из двориков с устаревшей техникой дремал агрегат с этикеткою «Лимонадная машина», и не один, должно быть, Лимонадный Джо возле нее восклицал: «Эх, мне б такую!»

А деревянный валяльный станок! А коллекция гигантских мельничных жерновов! Эти колоссальные конструкции из дерева, если этикеток не прочесть, совершенно загадочны, назначение и действие их неизвестны, видны лишь красота, мощь, безупречность деревенского дизайна; вынутые из своего времени, из контекста быта и бытия, они подобны летательным аппаратам марсиан или капищам инков: объекты не то что неопознанные — непознаваемые почти.

В музейных пространствах города Мышкина можно увидеть баньку, амбар, дом мукомола, часовню, дары из местных семейных коллекций, предметы быта из заброшенных деревень, из ушедшей под воду Рыбинского водохранилища Кассианово-Учемской пустыни. Никто, я думаю, пьесу «Потонувший колокол» не читал.

До Мышкина, расположенного между Рыбинском и Угличем, надо ехать через Калязин, в котором некогда стояла военная часть моего деда Городецкого, военспеца, бывшего поручика. Часть кочевала, с дедом кочевала семья, моя матушка и ее младшая сестра ходили в калязинскую школу, за ними таскались местные собаки, подкармливаемые бутербродами школьных завтраков.

Часть Калязина затоплена Угличским водохранилищем, над водой по сей день возвышается Калязинская колокольня, символ города (колокольня церкви Николы Морского!), не взорванная в свое время только потому, что местные революционные власти использовали колокольню для тренировок начинающих парашютистов.

Неподалеку таится оказавшийся на дне город Молога. Существует устное предание о рапорте офицера НКВД 1935 года, где говорится, что покинуть свои дома отказались 294 человека, они приковали себя цепями, и объяли их воды.

Иногда вода в водохранилище спадала, обнажались старые мостовые, тротуары, надгробия, фундаменты домов, и тот, кто не боялся прилива, мог посидеть на крыльце собственного дома.

Возможно, поразившие меня скульптуры святых, резные золоченые врата с фотографии принадлежали китежанскому монастырю сих мест российской Атлантиды.

Музей города Мышкина напоминал запасник бытия, лавку антиквара или старьевщика. Соседствовали: музей соли (ее добывали в двух соседних деревнях, Усолье и Сольцах), центр ремесел с загадочным на-все-руки-мастером молодцем-кузнецом, музеи валенок, льна, кацкарей, куколок-оберегов. Тютчевский дом.

Теперь мне и сама-то форма этого произведения, «повествования в историях», представляется похожей на мышкинский музей, состоящей из вещей, на первый взгляд ничем не связанных между собою.

Один из любимых теремков экскурсантов и горожан — музей Мыши. Меня он отчасти испугал. Не мышиным королем в короне на троне, скорее мириадами слащавых монстриков постдиснеевского толка. Мышей немерено, несчитано. Дареные из Японии, Германии, Чехии и т. п. Самодельные.

Прячется ли среди них мышь, описанная в статье Волошина? та, волшебная, сидевшая у ног Аполлона, вхожая из земного мира в мистический, трансцендентная малютка, снующая туда-сюда mus, родственная музам?

По телевизору показывают фильм о конфликте кинорежиссера Тарковского с оператором Рербергом на съемках фильма «Сталкер».

Показывают, в частности, пресс-конференцию, где сидят за столом скандинавский оператор Тарковского, переводчик и Рерберг.

Скандинавский оператор: Но теперь, в девяностые годы, у русского художника есть свобода выбора!

Рерберг: Свобода есть, а выбора нет.

Жена поэта и переводчика Сергея Владимировича Петрова Александра рассказывала, как в коммунальной дачке писательского Дома творчества в Карташевке выкармливали они двух беспомощных слётков, поторопившихся вылететь из гнезда, чуть не разбившихся. В их с Петровым комнату дни напролет тянулась вереница детей, приносящих мух.

— Одного птенчика назвали мы Филаретом в честь митрополита (птенчик-то был дрозденок, а Филарет — Дроздов), другого — Власиком в честь Блеза Паскаля. К концу лета птенцы оправились, подросли и улетели.

От Александры Петровой накануне Дня Победы услышала я показавшиеся мне неожиданными слова:

— Я была совсем маленькая, когда мама сказала мне девятого мая: «Была война, и мы победили!» И это «мы победили», оставшись в сознании навсегда, помогало мне всю жизнь, в онкологической реанимации, в самые трудные дни; мы победили, не нас, мы — победители. Я благодарна маме за те слова, какая она была мудрая женщина.

Мне кажется, именно тогда я узнала о семье Александры. Дедушка ее по отцу был крещеный еврей, женившийся на астраханской казачке, фамилия его была Безносов. Сашина мать, Валентина Григорьевна, носила фамилию Литовченко, в роду были хохлы (малороссийские хуторяне, породнившиеся с мелкой шляхтою), литовцы, греки.

Валентина Литовченко, дочь «врага народа», бежавшая в Киев, где продолжала учиться в медицинском институте, ничего не написала в анкете о судьбе отца. На четвертом курсе ее вызвали в особый отдел, где незнакомый человек спросил, почему она скрыла, что происходит из семьи врага народа. Она молчала. Я читал ваше дело, сказал особист, вы отличница, сталинская стипендиатка. Он ждал ее слов, но она стояла перед ним безмолвно. Идите, сказал он, я с вами не разговаривал, вас не видел, учитесь дальше так же хорошо, как до сих пор учились. И отпустил ее, — возможно, спас.