Барракуда forever - Паскаль Рютер Страница 2

Мы сошли на перрон. Голос из репродуктора объявил, что поезд на Экс-ан-Прованс отправляется. Жозефина улыбалась нам из-за стекла так весело, словно уезжала в отпуск.

Поезд проплыл мимо нас, мы помахали вслед. Красные огоньки последнего вагона погасли в тумане.

Вот и все. Голос сообщил о прибытии другого поезда. Другие пассажиры заполнили платформу.

— Пойдем выпьем по глоточку! — предложил Наполеон. — Я угощаю.

В кафе, набитом пассажирами, Наполеон отыскал свободный диванчик, и мы кое-как на нем разместились. У деда были грандиозные планы.

— Для начала переделать все в доме, — сообщил он. — Наклеить новые обои, побелить потолок, кое-что починить. Я снова молод!

— Пришлю тебе подрядчика, — сказал отец.

— Никакого подрядчика. Я сам все сделаю. А Коко мне поможет.

Он ткнул меня кулаком в плечо, как бы ставя на этом точку.

— Это не самое разумное решение, — заметила мама. — Вам следовало бы послушать сына.

Отец одобрительно кивнул и добавил:

— Правда, папа, подумай хорошенько, с маляром будет куда проще. Он сделает самую тяжелую работу.

— Вот именно! — вскричал дед. — А мне достанутся одни крошки! Как воробью! Ни за что! Я сделаю все сам. Заметьте, я ни о чем вас не просил. Если вы пришли нарочно для того, чтобы меня унизить, то лучше бы сидели дома. Я без вас отлично со всем справлюсь. Я сам и мой Коко. И еще оборудую зал с гимнастическими снарядами.

— С гимнастическими? — взвился отец. — Почему тогда не с гирями и штангой?

— Штанга — тоже неплохо. Надо будет подумать. Запомню.

Отец вздохнул, они с матерью переглянулись, он прокашлялся и заявил:

— Папа, честно говоря, если ты хочешь знать мое мнение…

— Не утруждайся, — перебил его Наполеон, потягивая кока-колу через трубочку, — я прекрасно знаю, что ты обо всем этом думаешь.

Да, они его не одобряли. В особенности отец. В восемьдесят пять, да почти уже в восемьдесят шесть, люди не разводятся. Не устраивают в доме гимнастический зал, не отказываются от помощи мастеров, собираясь делать ремонт. Впрочем, в таком возрасте обычно ремонт не затевают. Да и вообще ничего не затевают. Просто ждут. Ждут конца.

— На самом деле, — продолжал Наполеон, — мне плевать, что ты об этом думаешь. И в твоем разрешении я не нуждаюсь. Усек?

Отец начал густо багроветь. Его возмущенная физиономия в один миг сморщилась, но мама, тихонько положив ладонь ему на руку, погасила приступ гнева.

— Полагаю, это доступно даже мне, — проворчал он и смолк.

Наполеон подмигнул мне и произнес:

— Laŭ vi, ĉu mi estis suffiĉe klara, Bubo?

Что означало “Как по-твоему, малыш, я достаточно ясно выразился?” на эсперанто. Дед бегло говорил на этом языке и меня тоже немного научил.

Я кивнул. Эсперанто стал нашим тайным языком — моим и деда, — и мы пользовались им, когда нужно было что-то сохранить в секрете. Мне нравились эти странные, отчасти знакомые раскатистые звуки, пришедшие издалека и создававшие ощущение, будто во рту у тебя помещается весь мир. Дед выучил эсперанто в своей первой жизни, когда он блистал на ринге, чтобы легче было общаться с боксерами из других стран, налаживать отношения со спортсменами и морочить голову тренерам, импресарио и журналистам.

— Что он сказал? — спросил отец.

— Так, ничего, — ответил я. — Он сказал, это очень мило, что вы о нем беспокоитесь.

Мы вышли из здания вокзала. В ожидании пассажиров у тротуара выстроилась бесконечная вереница такси.

— Эй! — окликнул дед водителя. — Вы свободны?

— Да, я свободен.

— Прекрасно, — заявил Наполеон. — Я тоже.

И расхохотался.

Наполеон уже прожил две жизни, и у него наверняка имелась еще целая куча в запасе, как у кошки. В первой жизни он выступал на рингах по всему миру и не раз попадал на первые страницы газет. Ему были знакомы и слава чемпиона, и трескучие вспышки фотокамер, и короткая радость победы, и бесконечное одиночество в раздевалке после поражения. Потом вдруг он разом, по непонятным для нас причинам, поставил крест на своей карьере.

И стал водителем такси. Taximan, как он любил произносить с американским акцентом. Он никогда не снимал гребешок, установленный на крыше его машины. Когда он забирал меня из школы, он его включал, и в зимних сумерках издалека виднелись светящиеся буквы TA и I–X категорически отказывалась зажигаться. Задняя дверца “пежо” распахивалась, и дед церемонным тоном вопрошал:

— Куда поедем, месье?

Однако в эту пятницу, спустя неделю после отъезда Жозефины, он просто сообщил:

— Хочу кое-куда тебя отвезти.

— В боулинг?

— Нет, не в боулинг. Увидишь.

Наполеон объяснил мне, что много думал и что начало третьей жизни должно ознаменоваться важным событием.

— Радостным событием! — воскликнул он и включил правый поворотник.

— Дедушка, я понял, но ты едешь налево.

— Не страшно, — возразил он, — в Англии все ездят слева.

— Мы же не в Англии!

— Что это они так разгуделись? Как думаешь, почему?

— Дедушка, ты в каком году права получал?

— Во-первых, давай договоримся, что с сегодняшнего дня ты меня больше так не называешь. А во-вторых, о каких правах ты говоришь?

Солнце стало клониться к закату.

На каждом перекрестке он инстинктивно вытягивал руку, защищая меня спереди, чтобы я не вылетел через ветровое стекло, если придется резко тормозить, как будто в машине не было ремней безопасности. Мы ехали примерно полчаса, потом свернули с шоссе на грунтовую дорогу.

— Это здесь. Мне так кажется.

Я прочитал три буквы над входом:

— ОЗЖ.

— Отлично, три буквы ты точно знаешь. Этого довольно. Хватит, чтобы выйти из любого положения. Вперед, go, пойдем.

— Ты хочешь взять собаку? — поинтересовался я, когда мы шагали по бетонным дорожкам между двумя рядами вольеров.

— Нет, что ты! Подыскиваю себе секретаря! Ты иногда такие вопросики задаешь…

Из клеток доносился хриплый лай вперемежку с пронзительным визгом. Там обитали все породы собак, какие только бывают на свете, с длинной, короткой, мягкой, густой или жесткой, прямой или волнистой шерстью — все, какие можно вообразить. Многие понуро, безучастно сидели, забившись в глубь клетки, и принимались махать хвостом, когда какой-нибудь посетитель проходил мимо. Некоторые были шелудивые, и они отчаянно чесались, у других слезились глаза, третьи безостановочно крутились, гоняясь за собственным хвостом.