Хохочущие куклы - Татьяна Дагович Страница 20

– Зачем вы это говорите, – жаловалась Варвара Семеновна.

– Вы очень хорошая женщина. Странно, что так вышло.

– Я возьму пальто… Я пойду.

Проходя мимо кровати, Варвара Семеновна поймала изумленный взгляд широко раскрытых глаз студента. Под этим взглядом она ссутулилась вся и отвернулась. Константин посмотрел на Виталия и спросил его равнодушно:

– Вы уже не спите?

– Как? – удивлялся студент непонятно чему. Он смотрел почти с отчаянием то на крепко спящую Саницкую, то на Варвару Семеновну.

– Был бы вам очень благодарен, – холодно продолжил Саницкий, – если бы вы спустили ноги с кровати. Все-таки мы с женой здесь спим.

Виталий покраснел, спустил ноги с кровати, вороша сбившиеся волосы.

– Что я делаю здесь? – посмотрел на часы, отшатнулся, и брови поползли вверх. Половина второго.

– Вы спали здесь.

– Вы спали с Варварой Семеновной? Это правда?

Лицо Константина начало приобретать рассерженное выражение. Он собирался сказать что-то резкое, определенное, но Варвара Семеновна его опередила:

– Да, так получилось, что мы были вместе и теперь не уверены, как должны поступать дальше. Возможно, лучше рассказать обо всем Анастасии, но, может быть, лучше и умолчать. Того, что сделано, мы уже не изменим, а в будущем надо быть осторожными.

– Что мы здесь делаем? Вы, Варвара Семеновна, почему вы не в своем номере? Почему я не сплю в своей кровати? Что было вечером, я не могу вспомнить, разве мы пили?

– Нет, – терпеливо откликнулась Варвара Семеновна. – Пили Саницкие. Мы не пили.

– Как я хочу домой, к себе, к родителям, в университет… – лепетал студент сам для себя.

– Ничего, ведь ваша путевка скоро кончается?

– Я не помню.

– Вы потише, вообще-то Настя еще спит, – вмешался раздраженный Константин. – Будить ее к обеду или не надо?..

– Ничего, беседуйте, вы мне не мешаете, – пробормотала Анастасия из-под одеял.

Все молча уставились на нее.

– Так ты не спишь? – Константин с нежностью склонился над укутанным телом.

– Нет, мне просто очень холодно. Не могли бы вы укрыть меня еще чем-то?

– Больше нечем.

– Ничего. Вы только не уходите, пожалуйста. Все трое. Пожалуйста. Вы хорошие. Хорошо, когда вы рядом.

– У нее нет температуры? – встревожилась Варвара Семеновна.

Пощупав Настин лоб, Константин отрицательно покачал головой.

– Я больна, – пробормотала Настя. – Врач сказал, я сильно больна, нужна операция и никакого ребенка у нас не получится.

Саницкий, бледнея, наклонился к самому ее уху:

– Ты поспи еще. Ты это нафантазировала во сне.

Виталий наконец пересел на стул. Неуютно, но уходить казалось неблагородным, после странной просьбы Саницкой, тем паче Варвара Семеновна вроде и не думала покидать чужой номер. После слов мужа Анастасия сразу успокоилась, подтянула одеяло еще, уткнулась носом в стену и обмякла – похоже, уснула. Выждав несколько минут, Константин бесшумно поднялся. Он подошел к балконной двери, просто прикрытой с тех пор, как он курил, и запер ее. Взял со стола стопку бледно-голубых, с водянистым женским силуэтом, направлений и рецептов. У Лужницкого типично врачебный почерк – одна и та же буква повторяется несносное количество раз, промежутки между словами не определены. Константин всматривался в неизвестную, но явно русскую букву, пытаясь понять, что же она означает – прекрасное или кошмарное. Варвара Семеновна сидела, сложив руки на коленях. Она и Виталий мешали Константину.

– Может, все-таки пойдете поедите, раз Настя спит? – предложил он. – Заодно и нам поесть принесете.

– Конечно, – согласилась Варвара Семеновна.

Студент яростно закивал.

Открывая дверь, услышали, как бубнит сквозь сон Саницкая:

– Не уходите все. Как я без вас.

Константин махнул раздраженно рукой: мол, идите, не заметит она ничего. Как назло, выходили долго, возились, шаркали, шуршали, скрипели.

В конце концов стало тихо. Константин переставил стул, разложил направления и принялся их изучать. Некоторые были распечатаны на принтере, с такими легче. Было несколько бланков для анализов, в основном крови. Главное, на всех стояли номера кабинетов, это уже облегчало жизнь. Направления на кардиограмму и энцефалограмму. Зачем? Он не мог понять. Он смутно представлял себе, что такое энцефалограмма. В воображении возникала сумрачная комната с монитором, картины на нем – содержимое мозга жены. Внимательные посторонние люди в белом. По спине пробежал холодок – ужас, смешанный с любопытством. Ему тоже захотелось увидеть. Что в мозге жены. Мимолетно – вряд ли ему что-то скажут медицинские графики.

– Что ты смотришь? – послышался слабый голос с кровати. – Что ты смотришь там? Нельзя это смотреть, это все сжечь нужно.

– Спи, моя девочка.

– Не могу я спать. Не могу.

Но она спит.

Он сидит лицом к окну и видит пролетающих с клекотом ворон. Много. Во сне Настя вспомнила: она забыла что-то на заводе во время вчерашней прогулки. Сначала – неопределенно. Потом – конкретнее: яд в бутылке. Который намешала со знакомой девочкой тогда в поезде. Яд или сложное снадобье, оно никому не должно попадаться на глаза. И Настя вставала – так ей снилось – тяжело поднимала длинные-длинные конечности, словно была не человеком, а членистоногим, одевалась под пристальным взглядом мужа, в молчании. Выходила, спускалась по ступенькам, очень торопилась, в страхе, что бутылочку может обнаружить кто-то до нее – студент например. Нервничала. Летела. Быстро перелетала кучи мусора на свалке, окружающей завод. Опять перешла на шаг, но, по мере того как подходила к заводу, он отодвигался и отодвигался. Ноги увязали в мусоре, как в снегу. Шла с беззвучным смирением, сглатывая слюну, не сетуя; шла, шла, шла и обнаруживала, что мусор – только песок, вонючий дым – не дым, а поднятые ветром струйки песка, но ноги так же вязли, потому что она была маленькая-маленькая девочка, как сказал Константин, моя девочка. И они шли по песку, их было много – маленьких построенных парами людей, ее рука уже онемела, забылась в потной руке другой девочки, все время спешащей, которая была младше, которую звали Светочкой. Далеко, впереди двойного строя, раскачивающегося, как старая змея, возвышались фигуры воспитательницы и вожатого, а еще дальше было только море, ровной серебристой полосой на горизонте. Издали вожатый кричит: «Давайте, ребята, речевку!» И в его студенческом голосе проскальзывают подлые нотки Гамельнского музыканта. Речевка: «Кто идет? – Мы идем. – Кто поет? – Мы поем». Ребята впереди с неподдельным энтузиазмом повторяют за вожатым; те, что подальше, – тише; Настя плетется, молча, будто все это ее не касается. Под правым ухом звонкий голос Светы одиноко-громко выкрикивает слова. «Солнце, воздух и вода – наши лучшие друзья». Все явственнее море пахнет лекарствами. Которые только по рецепту врача, только в темной аптеке. По сухой песчаной почве через остатки травы бежит ящерка. Настя провожает ее взглядом. В этом краю водится много ужей; а кроме ужей, такие же, но без желтых ушек, ядовитые змеи, как и море, пахнущие лекарствами. Мальчишки ловят их и подбрасывают в постель.