Патология лжи - Джонатон Китс Страница 20

– Он очень заинтересован в вашем успехе. – Пауза. – Что вы знаете о векурониум-бромиде?

– А что я должна о нем знать?

– Вы должны знать, что в клинике вашего отца только что закончена инвентаризация. Вы также должны знать, что векурониум-бромид не представляет ценности для наркоторговцев. Так что причин для его кражи найдется немного.

– Сперва вы пытаетесь построить дело на косвенных обвинениях против меня, а теперь против моего отца? У него нет времени на эту ерунду. – Я вся взмокла. – Он очень занятой человек. Я могу ответить на ваши вопросы, я знаю о нем все.

– Тогда вы знаете все и о Мэдисон Оливетти, у вас ведь с отцом очень… открытые отношения.

– Мы близки. А теперь мне нужно идти.

– Ваш отец в операционной. Вы не сможете встретиться с ним еще час.

– Мне нужно идти.

Я швыряю трубку. Набираю номер папочки.

– Доктор Грин в операционной.

Дмитрий будит меня, желая доброго утра.

– Который час? – спрашиваю я, хотя и так могу догадаться.

– Одиннадцать сорок пять. Надеюсь, тебе снилось что-нибудь приятное.

– Гм. – У меня на лице отпечатались дешевые темные очки – в них я и спала все полтора часа.

– Так где ты была все утро, Глория?

– Вылет задержался.

– И что это был за рейс?

– Из Л. А. Я читала там лекцию в Журналистском обществе. Я же тебе говорила.

– Нет, я этого не помню, Глория. Почему ты отправляешься читать лекции в Л. А, когда ты нужна мне здесь? Когда я согласился на эти лекции в колледжах, я не имел в виду, что ты будешь принимать приглашения во время уголовного расследования. Ты все бросила на Брюса, а Брюс понятия не имеет, как управлять журналом. Он не может одновременно завязывать шнурки и ходить.

– Я…

– И почему на тебе эти очки? Ты съездила в Л. А. и теперь воображаешь, что ты – кинозвезда. Здесь тебе не пляж и не ночной клуб. Это журнал. Похоже, я единственный, кто это понимает. Тебе нужно побольше думать о деле.

Я снимаю очки. За ними мои глаза – влажные и налитые кровью. Дмитрий предпочитает этого не замечать.

– Как я могу на тебя полагаться, Глория? Тебя все время где-то носит.

– Я слышу ревность в твоем голосе?

– Ты лезешь вперед, вот в чем твоя проблема. И, черт возьми, никогда не слушаешь меня. Все газеты пишут о моем журнале, и телевидение интересуется, а тебя нет на месте, чтобы все это отслеживать. Все хотят, чтобы ты беседовала с репортерами. К тому же больше никто не может ничего сказать, и я говорю – отлично, это твое дело. Они звонят, а Спивви даже не знает, где ты, потому что ты никого не ставишь в известность. С этого момента, Глория, куда бы ты ни направилась, сперва спрашивай моего разрешения.

Я округляю глаза и достаю из сумочки пилку для ногтей.

– А если я не стану, что ты будешь делать? Уволишь меня?

– Не искушай меня. Ты слишком наплевательски ко всему относишься, Глория. Продажи упали на двадцать процентов с того момента, как ты стала редактором. Несмотря на паблисити, у нас возвраты из газетных киосков, люди отказываются от подписки. Заказанные тобой статьи неинтересны читателям. Никого не волнует, что Мартин Хайдеггер [22]– последний гуру менеджеров-консультантов. Наша аудитория хочет больших звезд. Они хотят Лидию Бек. Наш журнал – не интеллектуальное упражнение. Не следует доказывать читателям, что ты умнее их, или делиться с ними впечатлениями о том, что ты прочитал. Им на это наплевать, Глория.

– Зачем нам нужны эти паршивые неудачники? Те, кому нужно, всегда будут читать «Портфолио». Они будут читать его из-за меня. Они не смогут от меня избавится, Дмитрий.

Но он не смотрит на меня. Он играет моим ежедневником, перелистывая карточки так быстро, что я чувствую ветерок на своей блузке. Дмитрий не обращает на меня внимания, это невыносимо.

– Я незаменима, и ты это знаешь.

– Всегда найдутся другие, – возражает он, отступая.

– Брюс? Кэтрин? Джейк? Или, может, Уилл О'Шонесси пожелает вернуться из отставки. Может, ему позвоним? – Я поднимаю трубку телефона. – Или, может, мы… воскресим Пи-Джея? Плохо вот только, что бедро он где-то потерял.

– Перестань.

– Я знаменитость, Дмитрий. Долбаный народный герой. – Я напяливаю солнцезащитные очки. – Кинозвезда. Не знаю, что бы ты без меня делал.

– А когда твое кино закончится? Что тогда с тобой будет?

Звонит Спивви. Она говорит, что на проводе мой доктор.

– Это ты, принцесса? – Разумеется, это папочка. – Не могу понять, почему ты так разволновалась из-за этого джентльмена, Броди. Он опять приходил в больницу. Мы все обсудили. Он слабо разбирается в медицине.

– Ты мне не рассказывал. И ни о чем не спрашивал.

– Мы с ним пришли к выводу, что ты для него – малоподходящий подозреваемый. Я ему тут все показал, и он решил, что я в этом качестве его больше устраиваю. Я пытаюсь помочь тебе. Давно так не веселился – с тех самых пор, когда меня пытались вышвырнуть из медицинской школы. Тебе нужно почаще сюда наведываться. Почему ты больше не заходишь ко мне в больницу? Ты навестишь меня в тюрьме?

– Черт. – Иногда папочка любит разыгрывать благородство. Он абсолютно уверен, что никогда не попадет в тюрьму.

– У меня важная встреча, но спасибо за участие, удачного тебе дня.

– Я люблю тебя, принц…

– Это был подписчик, – сообщаю я Дмитрию. – Он сказал, что любит мой журнал. Он сказал, что любит меня.

Все так усложнилось. Я привыкла регулярно навещать папочку в больнице.

Думая о нем, я всегда представляю, что он – у себя в клинике, даже если это на самом деле не так. Голубая стерильная вселенная, замкнутая, как желатиновая капсула, – его королевство, он движется по ней с достоинством сенатора и деловитостью английской нянюшки, кругом латекс и свежий хлопок. Кабинет обставлен в соответствии с его вкусом: дубовые полы, а на них пестрые потертые коврики, сумрачные тусклые гравюры – портреты стариков и виды старинных зданий. Это скорее кабинет ученого, и папочка, с его сильными руками и холодными проницательными глазами, выглядит в нем слегка нелепо.

Со временем все в больнице познакомились со мной – и медсестры, и прочий персонал. Но они, видимо, считают, что общаться со мной – значит, нарушать профессиональную этику, поэтому игнорируют меня, что, впрочем, меня устраивает. Как и папочка, я не представляю, будто они могут сказать что-то интересное.