Бродячая женщина - Марта Кетро Страница 20

Иногда в своих путешествиях я находила Сеть и получала письма. И три человека независимо друг от друга сообщили, что видели меня во снах дурных и печальных. Последний написал перед отъездом, и я нажаловалась Диме:

– Плохое всем снится. Не иначе меня уронят с самолёта.

– Главное, чтобы тебе не снилось, – сказал он и осёкся (я, как ночная птица, регулярно будила его воплями). – Хочешь, бросим багаж и поедем поездом?

Я отвернулась и собралась плакать. Не было давящего страха и обычной предполётной паники, а только очень горестно, потому что помирать неохота. Полтаблетки феназепама, впрочем, решают вопрос.

Как оказалось, перемещения физического тела не совсем уж бессмысленная вещь даже в сравнении со странствиями духа. Если в Иерусалиме мне было откровение: «всё, что я до сих пор принимала за христианство, оказалось православием», то в Каламате сложилось продолжение: «а то, что я считала православием, было постсоветской ересью, не более». Конечно, есть ещё и обычное русское ощущение бытия – привычка добавлять «темный и страшный» к любому существительному: тёмные и страшные времена, тёмная и страшная вера, тёмное и страшное солнце. Но у меня возникло впечатление, что любая древняя религия обязательно содержит в сути своей силу, спокойствие и радость, и наша тоже. А нынешние церковные функционеры будут гореть в аду (без вайфая, клубнички и с чаем липтон) ещё и за то, что в последние несколько десятилетий исхитрились отсечь от «русского народного православия» его мощную мистическую составляющую и взамест присобачить замашки склочной и нечистой на руку комендантши из студенческой общаги.

В хождениях своих я повидала много живой и неживой красоты, но перевал Langada, который мы проезжали, совсем разоряет сердце. Это такая красота, с которой ничего невозможно поделать – нельзя насмотреться и, даже пройдя все горы ногами, не получится их присвоить и поселить в себе (и уж совсем идиотом надо быть, чтобы пытаться фотографировать). Можно только ехать, минуя туннели, сквозь прекрасную жизнь, в которую ни вцепиться, ни войти, которую не зафиксировать и не сохранить как-нибудь для личного пользования. Если хочешь, умри здесь, но жить – мимо, мимо, туда, где существование попроще и где позволительна иллюзия, что «записать» что-нибудь возможно.

Впрочем, в Греции не случилось того единственного организующего переживания, которое было в Штатах или Иерусалиме.

В Майами, например, почти всё произошло в последний день, перед выездом в аэропорт, когда я уже окончательно выбралась из океана и в последний раз оглянулась на воду, а в неё как раз заходил высокий чёрный парень, тонкий и длиннорукий. Он шёл по мелководью вглубь, преодолевая сопротивление маленьких волн, доходящих ему едва ли до колен; шёл ни медленно и ни быстро, без лишнего усилия; раздвигал плечами воздух и откидывал голову, поднимая лицо к небу, и был он весь – свобода.

В Тель-Авиве, в ночь перед отлётом, по набережной я гуляла и слушала, как надо мной снижаются крупные самолёты; как мартовское холодное, но всё равно тёплое море разбивается о каменный волнорез; как женщина у самой воды долго и надсадно кричит по-английски на невидимого в темноте злодея-любовника, а я всё пыталась понять, как среди этого грохота нашлось столько покоя и столько любви для меня.

А в холодной деревенской Греции мне всё было никак, всё было зря, и что же я делала в последние несколько часов, ожидая автобуса, который отвезёт через весь Пелопоннес до самых поднебесных Афин? Я, конечно, лежала на мелкой, как рис, гальке, вжималась щекой, грудью, животом и ногами в нагретое крошево, нисколько не заботясь о том, что кожа станет как тиснёная бумага; а спина моя в это время нечувствительно обгорала на ветру, я знала, но зачем-то хотела привезти в Москву эти жестокие следы солнца, камней и соль Ионического моря. Чтобы кто-то мог лизнуть белёсый потёк на плече, погладить синяк, поцеловать обожженную лопатку и убедиться, что я на самом деле не стеклянная женщина из тех подарочных сосудов, которые наполнены дешевым вином и стоят дороже своего содержимого; нет, я вот, исхожу жаром и кашлем, у меня до сих пор красно под коленками и на сгибе локтя.

Мне всё кажется, что в меня кто-то не верит, кто-то важный, – а ведь я есть.

Знаете, я по большому счёту туда не стремилась. Всё это была идея туристического агентства, возжелавшего рекламный текст, а мне хотелось только, чтобы бог взял меня в свои большие жёсткие руки и перенёс куда-нибудь далеко отсюда, попутно до полусмерти напугав, чтобы я перестала наконец думать о всяких глупостях, а беспокоилась лишь о том, как бы меня не уронили в океан, и что жить-то как хочется, мамочки. Но я всегда понимаю, когда бог присылает мне вертолёты, и потому легко согласилась полететь в Майами, а потом написать об этом, и вот пишу.

Приготовила речь для консула. Туристическая девушка предупредила, что для получения визы очень важно убедить его в том, что я не собираюсь остаться в их прекрасной стране, но при этом всю жизнь мечтала её повидать.

«Бакланы! Я скажу им, что беспокоюсь о бакланах, чьи перья склеились от нефти в Мексиканском заливе из-за той мерзкой выходки со скважиной! Хотя нет, нельзя…. А, ну да, я же писатель, решила сделать книгу о конце света в двенадцатом году, когда от Африки отколется кусок, и от этого поднимется большая волна, и всю Америку на фиг смоет! И вот, значит, я должна посмотреть побережье, чтобы как следует это себе представить… Нет, как-то не годится. Ладно, скажу, что хочу увидеть Микки Мауса».

Но говорить ничего не потребовалось, визу мне дали, просто погуглив Марту Кетро и ознакомившись со списком книг в блоге. Живой Журнал, оказывается, – это аргумент.

Итак, очутившись перед фактом одиннадцати (или двенадцати?) часового трансатлантического перелёта, я поискала информацию в Сети и нашла, что «Боинг-777» находится на вершине рейтинга безопасности, составленного страховой компанией Ascend, – за 20 млн лётных часов не было потеряно ни одного самолёта. И что именно их использует компания, запустившая первый беспосадочный рейс Москва – Майами. К тому же у меня был феназепам.

Я пребывала в настроении «ах, оставьте», и потому мой багаж был собран идеально: три обувки, парочка штанов афгани, три майки и белое платье на случай ужина с дресс-кодом. Вот и всё, не считая белья и того, что на мне. Ну и немного тысяч баксов на случай, если вдруг понадобится какой-нибудь пустячок.

В последний момент положила в сумку резиновую уточку, чтобы показать ей мир. И, забегая вперёд, скажу, что она его таки повидала…

В аэропорту мою крошечную поклажу упаковали в коробку из-под виски Джемисон, и потому таможенники обеих стран встречали её радостным «вау». Но к тому моменту со мной уже был третий член нашей экспедиции, Маша, – не только фотограф и блондинка, но и опытный путешественник, умеющий договариваться с пограничниками всего мира. Без неё я бы пропала, потому что поначалу английская речь сливалась для меня в доброжелательное мяуканье.

О собственно перелёте много не скажу – волшебная пилюля сжимает время так, что дорога для меня продлилась часа четыре, не больше.