Портмоне из элефанта - Григорий Ряжский Страница 20

Постепенно Дохлик стал единственным его собеседником, с которым он не стеснялся своего заикания. Иногда Ванька забывался, рассказывая другу что-нибудь интересное, и приходил домой, основательно промерзнув.

— Ты чего там, Иванушка, обосрался, что ли? — спросил его как-то Леха, когда он вышел до ветра, а вернулся минут через сорок.

Ванька не ответил и быстро прошмыгнул к себе за занавеску. Дело между тем шло к весне…

К апрелю Дохлик превратился в молодого хряка-полугодка, красавца пятнистой масти с необычным фиолетовым поливом под брюхом и крепкими пружинистыми ножками. Рыло его укоротилось, пятак надулся и округлился, серо-мышиный окрас растащился по краям, а его место занял густо-розовый, с маленькими рыжеватыми подпалинками.

— Это у него родимые п-п-пятна выступают, — сказал как-то Ванька матери непривычно длинную для себя фразу и к своему удивлению обнаружил, что заикнулся на ней лишь единожды.

— Угу… — равнодушно ответила мать, продолжая выгребать из свиного закутка Дохликов навоз. — И пусть себе выступают. Лишь бы вес набирал как положено…

Он и набирал… К концу лета с Ванькиной помощью годовалый Дохлик вымахал в десятипудового зверя с добродушной мордой на огромной умной голове и пронзительными глазами цвета распустившейся махровой сирени, не той, белой, что росла у них по краю огорода, а настоящей, сиреневой, с темно-бордовым ободком. Перед началом каникул Ванька забежал в школьную библиотеку взять какую-нибудь книгу по растениям, по питательным растениям и полезным травам. Книги такой не оказалось, тогда он тайком смотался в райцентр и записался там. Книжка, которую он привез оттуда, называлась «Атлас растительного мира средней полосы Российской Федерации». После завтрака, когда Силкины разбредались кто куда: отец — на сезонную халтуру, брат Леха — в город, торговать сигаретами на оптовом рынке, левыми, без лицензии, а мать — суетиться по дому, Ванька брал заветную книгу и, крадучись по выработанной за долгие месяцы привычке, пробирался в амбар, к Дохлику — зачитывать вслух избранные места по полезной для живого организма витаминной флоре. Дохлик был слушателем внимательным и благодарным. Обычно он приваливался спиной к самому удобному для него углу, который был по строительному недосмотру немного тупее других трех, там, где сходились самые толстые бревна торцевой и продольной амбарных стен. Затем он вытаскивал вперед задние ноги, обеспечивая себе наикомфортнейшее размещение тыльной части окороков, и терся головой о стену в предвкушении доброго слова.

— А вот ты знаешь, например, как возникло русское название «зверобой»? — спросил как-то Ванька Дохлика после того, как рассказал ему о витаминном наполнении брюквы, пастушьей сумки и мятлицы. Он опустил глаза в атлас и прочел: — «Давно замечено, что от зверобоя могут заболеть домашние животные, причем болеют только животные бело-пятнистые или белые». — Мальчик тревожно посмотрел на Дохлика, исследуя его на цвет, и по результату исследования довольно произнес: — Ты у нас хоть и пятнистый, зато не белый. Это хорошо!.. «Чаще всего страдают лошади и овцы…» — теперь Ванька радостно улыбнулся и снова сообщил кабану приятную новость: — Ты у нас не лошадь и, тем более, не овца. Это тоже отлично, Дохлик.

Дохлик удовлетворенно хрюкнул и интенсивно почесал голову о бревно. Ванька продолжил чтение:

— «…заболевание проявляется в форме острого воспаления белых участков кожи, на этих местах возможен сильный зуд, отеки и язвы…»

Он отложил книгу, открыл дверку в свиной закуток и приблизился к Дохлику. Тот продолжал спокойно вкушать научные познания, привалившись к стене.

— Ну-ка… — Обеими руками Ванька обхватил Дохликову голову и развернул к себе щекой, той самой, что терлась о бревно. Следов язв, как и отека, он не обнаружил.

Ванька вернулся на место, вытер унавоженные ноги о наклонный куриный шест и выдал очередную порцию знаний:

— «Содержащийся в траве зверобоя пигмент гиперицин делает особо чувствительными к солнечному свету непигментированные участки кожи…» Ну, здесь у нас порядок, — он на полном серьезе кивнул в сторону маленького прямоугольного амбарного оконца. — Я имею в виду — с солнечным светом, с этим точно не обгорим…

Дохлик снова согласно хрюкнул и, потеряв равновесие, завалился на бок. Ванька захохотал:

— Ну ты неуклюжий, Дохлик. А помнишь, как мы тебя в одеялке привезли, вот таку-у-усенького. — Он свел большие пальцы рук и до отказа раздвинул указательные…

Внезапно Ванька замер на месте с открытым ртом — на том самом месте, где сложилось это длинное «у-у-у-у». Он вдруг отчетливо осознал, что за все это время ни разу не заикнулся. И «у-у-у-у» это было не заикательным, а его собственным, по желанию. Он закрыл глаза и постарался мысленно воспроизвести весь последний час, что он пробыл здесь, в амбаре, с Дохликом. Нет, точно! Ни разу! Ни разу!! Ни разу вообще!!!

Днем это обнаружила мать и спросила только:

— Ты это специально, что ли, заикать-то перестал, или как? — Ванька обнял свою замороченную мамку, нежно, как не обнимал никогда раньше, и тихо шепнул ей на ухо:

— Специально, мам. Специально для нас с тобой…

Мать удивленно посмотрела на сына и спросила:

— А чего же ты всем голову морочил? Столько лет, а, сынок?

Вечером это узнали остальные Силкины, мужики.

— Ну и чего дурковал так долго? — спросил младшего сына Минька. — Раньше-то не мог, что ли? Тогда не получалось, а теперь, значит, получилось?

— Дурачок — он и есть дурачок, чего с него взять-то, с Иванушки? — беззлобно обронил Леха, совсем не удивившись братову исцелению. — А чего ходил, молчал все, как будто на весь свет надулся? И в школе б не цепляли, и девки б давали уже давно…

Он посмотрел на Миньку, и оба прыснули.

— Ты, сынок, не обижайся. — Минька потрепал младшего по голове. — Это мы так… От радости… Просто у Силкиных до этого отродясь картавых не было в фамилии, вот мы и… шутим…

Ванька на родных обижаться не стал. Потому что у него был друг. И у них была книга, которую они читали, и им было хорошо вдвоем и интересно вместе. И еще потому, что он искренне верил — Дохлик понимает каждое сказанное им, Ванькой, слово, а слово это всегда было ласковым и теплым, и эти ласковые слова Ванька постигал вместе с ним, потому что раньше их почти не слышал, да и не произносил сам.

К середине зимы Дохлик оформился окончательно и стал выглядеть как высокопородный образец с бывшей ВДНХ.

— Такого красавца и колоть жалко, — обмолвилась как-то мать.

Ванька с Лехой были в школе, а у Миньки как раз начались зимние каникулы — застой по всем направлениям в добывании средств для жизни.

— Дохлого-то? — переспросил он жену. — А чего жалеть-то, он свое отбыл. Теперь на нем картох нажарим, а то зажился очень, жрать стал — не прокормишь. Кабан — он и есть кабан. Пудов на четырнадцать потянет, как думаешь, а, мать?

— Жалко его… — Мать присела на край скамейки и сложила руки на коленях. — И Ванька, я смотрю, с ним, как с малым дитем возится, все ходит чего-то, ходит…