Синдром паники в городе огней - Матей Вишнек Страница 20

19

Магазин медицинской техники на Госпитальном бульваре придерживается того же расписания, что и многие другие французские магазины, которые соблюдают обеденный час и благословенный принцип сиесты, то есть открываются в 9, в 12.30 закрываются на два часа, снова открываются в 14.30 и остаются в распоряжении публики до 19 часов.

В сентябре 2001 года, 11-го числа, в 14 часов 30 минут мсье Камбреленг вошел в магазин медтехники, чтобы забрать кресло на колесиках, которое он заказал с утра по телефону. Кресло предназначалось для мадемуазель Фавиолы, которая, спускаясь в 9 утра по лестнице из салона второго этажа кафе «Сен-Медар», оступилась. В глубине души мсье Камбреленг был в восторге от этого инцидента и рисовал в своем воображении долгие прогулки по Саду растений с мадемуазель Фавиолой: она в кресле с загипсованной ногой, он — толкает кресло и разглагольствует об эволюции приемов эротического романа. Мадемуазель Фавиола уже сколько-то лет писала смелые эротические романы, увлекаясь до одержимости тем, как взрывались границы между словом целомудренным и словом порочным, между тем, что слыло вульгарным, и тем, что слыло высоким.

Мсье Камбреленг вышел из магазина медтехники в 14.56 по французскому времени, то есть точно в ту минуту, когда в Нью-Йорке, где было 8.56, разворачивалась первая часть самой зрелищной террористической атаки новейшего времени. Когда самолет марки «Боинг-737», захваченный группой террористов, которой руководил Мухаммед Атта, врезался в северную башню комплекса Всемирного торгового центра, мсье Камбреленг в Париже как раз принял решение пройтись пешком до «Сен-Медар», чтобы не возиться со складыванием кресла и не связываться с автобусом или такси. Какое-то тайное сластолюбие внезапно защекотало его чувства при виде кресла на колесиках, и теперь он хотел его толкать, даже пустым, воображая физическое присутствие в нем мадемуазель Фавиолы.

Но когда он ждал у светофора на переходе через Госпитальный бульвар, его внимание привлек чей-то крик. Крик донесся из кафе, расположенного напротив и носящего довольно-таки странное (для парижского кафе) название — «Манхэттен». Мсье Камбреленг перешел через дорогу, не слишком заинтригованный этим криком, но крик повторился. К тому же в кафе происходило какое-то коллективное движение, те десять-пятнадцать клиентов, которые уже кончили обедать, но еще медлили за кофе или сигаретой, так вот, все эти клиенты вдруг поднялись и сгрудились у бара. Мсье Камбреленг услышал громкие голоса, комментарии, даже истерические вскрики — явно реакцию на то, что происходило за стойкой. Кто-то вышел из кафе, чтобы вызвать по мобильнику «скорую помощь».

Мсье Камбреленг прибавил шагу и вошел в кафе прямо с креслом на колесиках. Несколько недоуменных взглядов обратилось на него, как будто его появление было как-то связано с тем, что происходило в телевизоре: все посетители кафе столпились у бара, оказывается, для того, чтобы лучше видеть, что происходит в телевизоре.

Оставив кресло на колесиках у входа, мсье Камбреленг тоже приблизился к бару и увидел изображение, которое вызвало столько волнений: одна из башен Всемирного торгового центра дымилась.

— Эх-ма, достали-таки их, — пробормотал себе под нос хозяин кафе.

Фраза тут же рассеялась в воздухе, но не ускользнула от мсье Камбреленга. Он подошел к хозяину, вид у которого был потрясенный, и спросил:

— Что случилось?

— Самолет врезался в башню, — сказал хозяин, и в ту же секунду все, кто загипнотизированно смотрел телевизор, увидели второй самолет, который, как в компьютерной игре, вонзался во вторую башню знаменитого Всемирного торгового центра.

— Нет, нет, нет! — крикнул кто-то, как будто хотел повернуть время вспять или отменить изображение.

— Эх-ма, не промазали-таки, — проронил со слезами на глазах хозяин, и ему подтявкнул старый бульдог — вероятно, хозяйский пес, который тоже смотрел телевизор.

Следя вместе со всеми посетителями кафе за тем, как разворачивается драма в прямом эфире, мсье Камбреленг тем не менее приглядывался и к хозяину. Вид у того был настолько виноватый, как будто это все из-за него и вышло. «Что ж, — подумал мсье Камбреленг, — в конце концов он виноват, что держит телевизор включенным».

Словно бы прочтя мысли чудаковатого клиента, который появился в кафе с инвалидным креслом на колесиках, хозяин склонился к нему и сказал тихо, чтобы не слышали другие:

— Вы мне не поверите, но я знал. — Хозяин отер бумажной салфеткой обильно заструившиеся слезы и добавил: — Чего мы хотели, то и получили…

Мсье Камбреленг был единственным человеком в кафе, который услышал эти слова, и единственным, кто мог понять их истинный смысл. Поэтому он, с улыбкой сообщника, ответил хозяину:

— Вы не единственный, кто знает правду… вы не единственный, кто знает, что все — неправда… Теперь нас двое…

На протяжении тридцати лет Жорж следил, с вниманием детектива, за эволюцией журналистского языка. Он помнил период, когда, например, по радио дикторы излагали новости так: «Белфаст. В Северной Ирландии вчера вечером снова произошли беспорядки, повлекшие за собой гибель восьми человек». В те поры дикторы называли сначала географическую зону происшествия, потом время происшествия, а саму его суть ставили только на третье место.

Со временем что-то, однако, сместилось в мозгах у дикторов, потому что тот же тип информации с той же суммой слов стал звучать так: «Восемь человек убито, таков результат беспорядков, которые произошли вчера вечером в Белфасте, Северная Ирландия». То есть за двадцать лет вперед выпятила смерть.

В 50-е и 60-е годы известия передавались без эмоциональной атаки. Но мало-помалу средства массовой информации, которые бесперечь множились, вступили в жестокую конкуренцию за внимание публики. Отсюда и смена информационного акцента в самых элементарных фразах. Постепенно новости стали как пули, которыми стреляли прямой наводкой в мозг слушателя или телезрителя. Публику надо было сражать наповал, сокрушать ударными формулировками.

Как можно сегодня передать по радио, что «в Афганистане, в городе Кабуле, террорист-смертник взорвал себя, и при этом погибло тридцать человек»? Такая фраза самоубийственна с точки зрения газетчика, это не фраза, а размазня.

Только дилетанты изъясняются сегодня таким образом. Информация, содержащаяся в известии об убийстве (золотая жила для СМИ), должна быть оркестрована, отрежиссирована… Информационник-профи нашего времени превратит известие в пулеметную очередь: «Бойня в Кабуле! Тридцать человек убито, среди них женщины и дети!»

В одну из своих бессонных ночей, когда Жорж, разумеется, слушал радио, он попал на дискуссию о стиле радиопередач начала века. Так он узнал, что иногда дикторы разделывались с выпуском новостей за считанные секунды, сообщая: «Сегодня никаких новостей не было». То есть в те времена считалось приличным сказать людям: «Сегодня новостей нет, ничто из происходящего в мире не стоит того, чтобы загружать вашу память, перейдемте лучше к чему-нибудь другому: к музыке, к радиотеатру, к путевым заметкам и т. п.».