За что мы любим женщин - Мирча Кэртэреску Страница 20

There’s a pu-u-ub where we all long to go-o-o

Its na-a-ame is Hea-a-aven… [22]

Еще они развлекались так: по туману, который можно было резать ножом, и в холод не хуже крещенского они, как умалишенные, не меньше десяти раз на дню делали пробежку вокруг близлежащего озера. С ними приехали девицы, типичные хиппи, рассыпавшиеся по комнатам и коридорам замка. Первоначально рыжие и веснушчатые, как положено ирландкам, они были все перекрашены в акажу, в голубой и в зеленый. И говорили — тоже ничего не понять. В основном fuck up да fuck down — вот и весь разговор, на три четверти. По ночам, в совершеннейшей тишине, кое-когда слышно было, как они мурлычат от удовольствия где-то в недрах замка. Кроме этой фауны, был в замке еще один персонаж, Билли, которого все хлопали по плечу, проходя мимо, и который имел обыкновение поливать из шланга кусты шиповника вдоль стен. Он носил драный и ветхий комбинезон, таскал хворост для топки — я думал, это садовник или работник на все руки. Только в конце я узнал, что Билли на самом деле — директор центра «Tyron Guthrie», который нас приютил, и драматург с мировой известностью.

Он-то и рассказал мне впервые историю с графиней. На третий или на четвертый день я оказался рядом с ним за столом. Пока я ковырялся ложкой в вечном пудинге, он спросил с полным ртом: «You doin’ OK?» «Yeah, fine», — ответил я на своем английском айовского разлива. Как со стихами? Ну… Со стихами был напряг, потому что наши поэтессы были претенциозными до черта, их никогда не удовлетворяла окончательная версия перевода, хотя они ни бельмеса не смыслили в английском. Им, видите ли, казалось, что нехорошо звучит. Зато мои сырые самоподстрочники в высшей степени удовлетворяли безалаберных ирландских поэтов: они переиначивали их, как Бог на душу положит. Поэты были такие смурные от постоянного похмелья, что им только стихов не хватало. Постой в Аннаг макерриге свалился на них, как выигрыш в лотерею, они о таком и не мечтали. И тут уж отрывались по полной. «Have you met the countess yet?» Какую графиню? Как, эти паршивцы (ирландские поэты, «those buggering bastards») мне еще ничего не сказали? В Аннаг макерригском замке живет привидение, оно прошло аттестацию у десятков свидетелей и имеет самый настоящий диплом. Я не видел на третьем этаже диплома в рамке, на северной стене? Нет, не видел. «Гм… это, знаешь ли, долгая история, я постараюсь покороче. Говорят, что в шестнадцатом веке владелицу замка зарезали кинжалом в одной из комнат (в которой? Секрет. Каждый гость должен считать, что именно в его спальне). С тех пор она не знает покоя. Время от времени является кому-то из гостей, которые здесь ночуют. К сожалению, националистка до мозга костей, сегодня ее назвали бы right-wing extremist, — осклабился Билли, — она является только чистокровным ирландцам…» — «О!» — сказал я, пытаясь изобразить разочарование. «Но. Не все потеряно. Ты можешь в любой момент стать, хотя бы на одну ночь, ирландцем чистых кровей: достаточно выпить зараз бутылку ирландского виски! Тогда не исключена возможность, что призрак графини явится и иностранцу… I’ll buy you a bottle sometime, Mirsea», — пообещал мне Билли, вставая из-за стола. «Fuck the countess», — проговорил я себе под нос, через силу уминая пудинг, не имеющий ни вкуса, ни цвета, ни запаха, и стараясь произносить «fuck» как пишется.

По утрам я натужно делал подстрочники, все бредовее и бредовее, после обеда сидел между двумя поэтессами, чтобы они не подрались, как дикие кошки (они по-прежнему не разговаривали друг с другом, только по очереди фыркали с презрением, когда читались стихи другой, и по временам отводили меня в сторонку, чтобы поведать о компромиссах товарки, политических и сексуальных, во времена ушедшего режима), а вечерами только и ждал, как бы вернуться к моей овечке, терпеливой и жаркой. Через десять дней я был сыт по горло видами Ирландии (то есть ноябрьским инеем и туманом). Только ее звездные ночи были по-прежнему несравненными и пугающе прекрасными. Хоть умри под этим крутым небом, по которому звезды были рассыпаны, как порошок чистого героина… Дело шло к концу: сборник стихов готов и искусно введен в один из первых лэптопов, которых я раньше не видел. Толстый, как полено, и с черно-белым экраном, мне он все равно казался чудом. Переводы, конечно, удивляли, но не больше, чем дети, сделанные по пьянке. Если перевести наши стихи обратно на румынский, получилось бы нечто невиданное в румынской литературе… Но какая разница? В последний вечер ребята пришли навеселе с электрическими гитарами и подружками, которые едва держались на ногах, и спели нам не что иное, как

There’s a pu-u-ub where we all long to go-o-o

Its na-a-ame is Hea-a-aven…

Но это прозвучало гениально по сравнению с нашим ответом — потому что и нас призвали спеть что-нибудь специфически румынское… В ходе поспешного совета с поэтессами-антагонистками выяснилось, что единственная песня, которую мы знаем все трое, это «Люди добрые так пьют», которую мы в конце концов и исполнили на три голоса, разнящиеся еще больше, чем наши поэтические стили. У одной поэтессы было контральто, напоминающее звуки пилы, а другая, более мужеподобная, удивила ирландцев голосом кавернозным и разухабистым. Братцы-святцы, луны-буны — вероятно, это звучало дико для слуха земляков Леопольда Блума… Потом мы разгулялись, побратались, расцеловались и плясали глубоко за полночь. Билли, который сдержал слово относительно бутылки виски (Джеймсон) продекламировал нам без счету стихов на гаэльском, которые звучали так же дико, как наши «люди добрые». Я тоже, сев в уголок, приложил все силы, чтобы стать чистокровным ирландцем «хотя бы на одну ночь», но вышел разве что в полукровки.

Однако похоже, что моя добрая воля была оценена, потому что… в ту ночь меня навестила графиня! Легенда подтвердилась, ей-богу! Графиня не была туманной и нематериальной, не звенела цепями и не стучала кулаками в стекло (let me in, let me in etc.), но все же была по-своему из ряда вон выходящей. Примерно через час после того как я плюхнулся, на сей раз одетым, к моей овечке под балдахин, меня разбудил скрип тяжелой двери в спальню. И тут я увидел графиню, скользнувшую внутрь, с одной стороны ее ярко освещали звезды, с другой она оставалась темная и загадочная. Овца полетела в сторону и с глухим стуком упала на пол. Графиня забралась ко мне в постель, от нее убийственно разило виски. Графиня положила руку мне между ног и сунула мне в рот свой язычок с железякой посередине. Я прижал к груди голову графини и обнаружил, что ее прическа разделена на множество жестких прядей с высохшим фиксатором. Я нащупал под блузой графини ее соски, и в одном из них обнаружил медное колечко. Я стащил с графини трусы и тронул жесткий пучок волос. Я слушал шепот графини, хриплый и страстный: fuck up, fuck down. Я сжал в ладонях ягодицы графини, и они были ледяные (правда, потом согрелись). Всю ночь я входил в графиню, много раз и с разных сторон, пока графиня не заурчала от удовольствия в недрах постели в недрах спальни в недрах замка в недрах Ирландии, страны друидов, пива «Гиннесс» и Джойса. Утром графиня елозила с голым задом по постели, ища чулки. У нее были зеленые волосы. На одной ягодице графини было жирно написано маркером TAKE, а на другой ME. Потом надпись исчезла под одной одежкой, колечко под другой, железяка еще раз блеснула в «Bye!», и призрак испарился, как не бывало.