Граница дождя - Елена Холмогорова Страница 20

Смех смехом, а в Турцию они с Надюшей поехали. Их отель, не слишком дорогой (таинственные три с половиной звезды), маленький, уютный, набитый пополам соотечественниками и немцами, стоял, как и мечталось, на самом морском берегу. Была жара, но кондиционер работал исправно, и они с удовольствием ныряли с раскаленной улицы в прохладу номера. Странные люди немцы оккупировали бассейн и к кромке берега подходили, казалось, с опаской. Наши вели себя по-разному. Была там колоритная пара из Магнитогорска, о каждом шаге которой было известно всем, благодаря визгливо-пронзительному голосу жены: «Вася, блин, плыви сюда, я тебе джакузи заняла!» Впечатлительные немцы слов не понимали, но напор чувствовали и почитали за благо уступить место.

Вкусно было есть пряные салаты, сидя на дощатой террасе над самой водой, не думая о количестве и цене еды — «включено». Нереальная беспечность, свобода от каких-либо обязательств — наверное, это правильный отдых. И только разговоры с Надюшей — любительницей пофилософствовать, пообсасывать свои и чужие жизненные обстоятельства — время от времени возвращали к реальности.

По вечерам, обычно к ужину, выходил хозяин отеля, красивый и необычно высокий для турка, тщательно выбритый, сияющий свежевымытой, отливающей серебром шевелюрой. На правом плече у него восседал большой ученый попугай ара, правда, не говорящий, но периодически нежно щекочущий хозяина за ухом своим по-еврейски загнутым вниз огромным клювом.

Маша старалась все принимать с изумлением и радостью: и этого правоверного джентльмена (официант — белорус из Гомеля, прирабатывающий здесь уже третий сезон, — рассказал, что хозяин теперь хаджи, совершил в прошлом году паломничество в Мекку), и хоть и показную, для туристов, преувеличенную, восточную экзотику ночной Антальи, и вызубренный, как у заводной куклы, неизменный танец живота в вечерней «культурной программе».

После непременного ночного купания в почти пустом бассейне она ложилась на чистую, ежедневно меняемую постель и, как в детстве, закрыв глаза, придумывала себе варианты судьбы, то по типу «если начать жить с начала», то на будущее. Эта скрываемая ото всех забава иногда заводила ее так далеко, что поутру она чуть не в голос хохотала, вспоминая ночные фантазии.

В другой раз, решила она, поеду в такой отель одна. Но с легендой. Чтобы аккуратно, возбуждая неуемное любопытство пляжных соседок, выдавать по каплям, намеками информацию о себе. Например, свежая безутешная вдова геройски погибшего испытателя чего-нибудь секретного. Или: крупная бизнесвумен инкогнито на отдыхе. Или: физик-атомщик, хватившая большую дозу радиации. Вариантов — тьма. Но это — в другой раз.

А сейчас пора было возвращаться в Москву.

В «Шереметьево» их встречал на машине Сережа с Надюшиным мужем. После первых объятий и вежливых мужских ахов по поводу шоколадного загара дам настал черед вопросов: «А как у вас тут дела?»

— Неважно у нас дела, — сказал Сережа и в совершенно несвойственной ему грубовато-ернической манере пояснил: — У Балюни, похоже, крыша поехала.

Окно было открыто. Стоял душный московский август, уже отошли светлые вечера и неотвратимо надвигалась перспектива долгой пресловутой «русской зимы».

Эта зима ожидалась особенной: Балюня стала заговариваться. Врачи криво улыбались, качали головой, разводили руками и всем своим видом демонстрировали сочувствие, удивляясь крепкому сердцу старушки. Они были бессильны: никаких отклонений, возраст — вот и весь диагноз от начала до конца, а от этого лекарства пока не придуманы.

Окно выходило в большой подковообразный двор. В центре — стандартная детская площадка с качелями, каруселью и песочницей, которую почему-то облюбовали собаки для своих нужд, а дети с совочками копошились в куче песка в другом углу. Прямо под окном росло удивительное дерево: по родовой принадлежности обычный московский тополь, в начале лета заполняющий комьями пуха весь двор, а по форме шар — совершенно круглая, как циркулем очерченная крона. Маша помнила его еще подростком, только-только подбиравшимся ко второму этажу, а Верочка узнала его стремящимся ветками в Балюнино окно — на третьем. Но самое главное, этот тополь каждую осень становился домом для огромной стаи мелких перелетных птичек. Их трудно было разглядеть среди листвы, но дерево шевелилось, щебетало, и уж совершенное чудо случалось, когда, как по команде, сотни пичужек разом взлетали вверх и дерево пустело. Сколько раз маленькая Верочка требовала открыть окно зимой, в мороз, чтобы смотреть на чудо-дерево, и плакала, не желая слушать возражений взрослых.

Потом во дворе появилось новое развлечение. Каждое воскресенье в десять часов утра там собирались несколько десятков человек во главе с активисткой, вооруженной мегафоном. Это были обманутые вкладчики банка «Саянский хребет», который занимал первый этаж соседнего подъезда, пока в одночасье не сгинул вместе с деньгами доверчивых и падких на высокие проценты граждан. Собрание начиналось с переклички, кого-то корили за пропуск предыдущей сходки, будто это был коммунистический субботник, а потом активистка докладывала последние новости: найден хороший адвокат, и теперь надо в складчину купить ему билет к этим самым Саянам, чтобы он на месте припугнул кого-то из владельцев банка. Дальше — естественный гвалт граждан, не желающих открывать кошельки. Зато через две недели была зачитана телеграмма из Верхоянска, в которой адвокат, словно Шерлок Холмс, сообщал, что напал на след разыскиваемого мошенника.

Балюню очень развлекали дворовые сборища, и она даже как-то уговорила Машу специально приехать и полюбоваться «из бесплатной ложи» на этот спектакль.

Там образовался своего рода клуб, все перезнакомились, подружились, и, если бы в одно прекрасное воскресенье, ритуально сверившись со списком, начали разливать теплое шампанское в пластиковые стаканчики и кричать «Горько!», ничего удивительного не было бы.

Но денег никаких они, конечно же, не вернули, и бурные собрания прекратились.

На первый взгляд ничего в состоянии Балюни не изменилось: она вполне бодро по утрам шествовала в ванную, готовила нехитрую еду, мыла посуду. Но то и дело что-нибудь переспрашивала, путала, забывала или повторяла одно и то же по многу раз. Еще несколько месяцев назад не пропускавшая вечерних выпусков новостей, она внезапно охладела к внешнему миру, сосредоточилась на соседях, которых стала подозревать бог весть в чем, и родных, которых осыпала так непохожими на нее нелепыми упреками. Она теперь могла часами неподвижно сидеть в кресле, а потом огорошить немыслимым вопросом или просьбой:

— Машенька, рассказала бы ты мне что-нибудь из греческих мифов.

Приехали… Она помнит разве что имена богов и кое-какие самые известные бродячие сюжеты. А тут «рассказала бы». Балюня мифы обожала, может быть, как зарубку из дореволюционного детства. Она гордилась, что семь лет жила при царе, и часто повторяла, что знания, данные ей домашней учительницей — немкой Эльзой Генриховной, — ее самый ценный багаж. Составной частью багажа были мифы.

Маленькую Машу она ими просто измучила. Синяя книга с темно-красной расписной амфорой на обложке — «Легенды и мифы Древней Греции», составитель Н.А.Кун. В просторечии она называлась «Мифы Куна», и звучало это загадочнее самих сказаний. Кто такой Кун? Или что такое? Наверное, Балюня стала читать ей эту книгу слишком рано, было ужасно скучно и хотелось слушать про городок в табакерке или милиционера дядю Степу. Но Балюня не только упрямо читала, но (не иначе как по примеру своей Эльзы Генриховны) педантично Машу экзаменовала. А как сразу не легло в память, так теперь — одни обрывки.