Собачья жизнь - Питер Мейл Страница 20

Она рванула с места вместе с остальными, продемонстрировав при этом удивительную для ее возраста стартовую скорость, и кинулась вон из виноградника, вереща при этом так, словно я уже ухватил ее зубами за мягкое место. Вероятно, перспектива потерять голову в собачьей пасти действует лучше всякого допинга, и мои наседки мчались что твои скаковые лошади. Я отставал от них всего на несколько ярдов, когда, проскочив под каменной аркой, они влетели во двор какой-то захудалой фермы. Вот тут-то вы и попались, голубушки, удовлетворенно подумал я. Курица в замкнутом пространстве — это, можно сказать, уже пойманная курица. И поскольку спешить больше не было необходимости, я неторопливо вошел во двор.

Кажется, это Вольтер любил повторять, что цыплят не стоит считать до наступления осени, и мне как раз выпал случай убедиться в его полной правоте. Цыпки-то были во дворе — куда им деваться? — но кроме них там оказался крайне неприятного вида субъект с бензопилой в руках, безумным блеском в глазах и свекольным румянцем, одетый в сапоги и суконный картуз. Мне с раннего детства был знаком этот тип — ходячее предупреждение об опасностях браков между родственниками и употребления дешевого красного вина за завтраком. Ума не приложу, почему власти разрешают подобным личностям расхаживать на свободе.

Я принял, по возможности, безмятежный и незаинтересованный вид, точно просто вышел прогуляться и в уме не держал мысли причинять какой-нибудь вред его драгоценным птицам, и вежливо кивнул. Он пронзил меня свирепым взглядом, а потом оглянулся на старую несушку. Та без сил лежала в углу двора и дышала с явным трудом. Беда в том, что курицы не созданы для бега даже на короткие дистанции, и непривычное физическое напряжение вкупе со страхом, видимо, доконали старушку.

Мне казалось, я слышу, как скрипят ржавые колесики под картузом у этого субъекта, и вот, наконец сложив два и два, он, вероятно, привел к выводу, что мое появление как-то связано с бедственным положением его птицы, отложил пилу и взялся за большое, только что отпиленное полено. Я умею понимать тонкие намеки, а потому проворно развернулся и припустил обратно в виноградник. Когда, оказавшись на безопасном расстоянии, я оглянулся, фермер все еще смотрел мне вслед тяжелым взглядом и держал в руке бревно. Я принял решение в будущем держаться от него подальше.

Представьте же себе, как я встревожился, когда вечером раздался громкий стук в дверь и на пороге, суровый и хмурый, возник мой новый знакомый. Он пришел, чтобы поговорить с Дирекцией, и, судя по первым же фразам, разговор не сулил ничего приятного.

Дирекция, надо отдать ей должное, повела себя приветливо, пригласила его войти, предложила выпить и сделала вид, что не замечает потянувшегося за ним следа из грязи, опилок и навоза. Я, проявляя тактичность, решил не высовываться, спрятался в кухне и навострил уши.

Гость сообщил, что его зовут Русселем, и завел свою скорбную повесть. Этим утром он понес невосполнимую потерю: погибла его лучшая несушка, которую он к тому же собственноручно вынянчил чуть ли не с яйца, на редкость благонравная и невероятно ласковая — настоящая жемчужина его курятника. Эта драгоценность отбросила когти в результате сильнейшего сердечного приступа. Руссель всхлипнул в свой стакан и замолчал, давая слушателям прочувствовать всю глубину постигшей его беды.

Дирекция вежливо выразила свое соболезнование, но по всему было ясно, что они никак не поймут, с какой стати Руссель и им предлагает включиться в число скорбящих. Я-то, конечно, знал, что последует дальше, и ждать мне пришлось недолго.

После непродолжительных уговоров гость согласился выпить еще стаканчик, мужественно утер слезу и перешел к делу. Эта дивная птица, венец творенья, заявил он, лишилась жизни из-за того, что надорвалась, когда старалась спастись бегством от безжалостных зубов кровожадной и совершенно невоспитанной собаки. Собаки, которая, увы, проживает в этом самом доме. Beh oui. В этом самом доме.

Пока они осмысливали это сообщение, я постарался за-браться в самый дальний угол. Затем Дирекция совершенно справедливо, на мой взгляд, потребовала у Русселя каких-нибудь доказательств. В конце концов, сказали они, в нашей долине проживают десятки собак и многие из них имеют подмоченную репутацию. Почему же он так уверен, что преступник проживает именно здесь?

— Почему?! — Руссель наклонился к ним, яростно шевеля бровями. — Да потому, что я видел его своими собственными глазами! И могу описать во всех подробностях.

Что он и сделал, и моту сказать, что никогда в жизни мне не приходилось и, надеюсь, больше не придется выслушивать столько нелестных отзывов о своем физическом и моральном облике. Руссель доврался до того, что заявил, будто во рту у меня было полно куриных перьев. Даже странно, что он не догадался прибавить к этому нож, вилку и салфетку на шее. Словом, он изрыгал самую бессовестную клевету, и я просто поверить не мог, что Дирекция все это скушает.

Однако так и получилось. Мадам сопровождала его рассказ ахами и охами, а Второй то и дело вскакивал, чтобы подлить вина ему в стакан. Смотреть на это было противно. По моему мнению, его следовало вышвырнуть вон после первой же фразы.

Вместо этого — вы не поверите! — они заплатили ему за потерю этой старой курицы, чего он, собственно, и добивался с самого начала. Когда Руссель натянул свой картуз, собираясь уходить, они втроем уже болтали как лучшие друзья. На этом все могло бы и кончиться, но не тут-то было!

Руссель, разогретый дармовой выпивкой и приличной суммой в кармане, вдруг остановился в дверях и сделал Дирекции предложение, услышав которое, я похолодел.

— Вашего пса, — сказал он, — можно выдрессировать так, что он и смотреть не будет в сторону куриц. Есть один надежный способ, и раз уж вы так посочувствовали моему горю, я берусь выучить его.

Бывают в жизни такие минуты, когда вы видите, как на вас надвигается беда, но ничего не можете сделать, чтобы предотвратить ее. Я испробовал все способы: уговаривал, умолял, демонстративно хромал, заходился в приступе кашля, забивался под кровать и там трясся, но все безрезультатно. Этот старый садист коварно убедил Дирекцию в своем искреннем желании способствовать моему исправлению. Но я-то отлично понимал, что ему было мало щедрой материальной компенсации — он жаждал мести. Говорят, что-то подобное часто происходит во время разводов.

На следующее утро, как по заказу хмурое и серое, меня поволокли через поле в академию Русселя и сдали прямо на руки профессору. Он предложил Дирекции вернуться через час и пообещал, что они получат новую собаку, свободную от порочных наклонностей и навсегда излеченную от болезненной страсти к курицам. И — вы можете себе такое представить?! — они принялись его благодарить. Невероятная наивность! На самом деле они отличные ребята, но, увы, ни черта не разбираются в людях.

Руссель завел меня в сарай и запер дверь. На меня тут же нахлынули воспоминания, потому что все здесь — от земляного пола до обстановки — в точности повторяло мое первое жилище. Тесное и мрачное место, забитое фамильными ценностями — ржавыми ведрами, древними велосипедами, трухлявыми мешками, треснувшими бочками и массой прочего доисторического хлама, который Руссель, вероятно, копил, чтобы оставить в наследство благодарным потомкам. Я огляделся в надежде найти какой-нибудь путь к спасению и замер, обнаружив на жестяном столе труп вчерашней курицы, который за прошедшие сутки отнюдь не стал выглядеть лучше. Ее голова с увядшей бородкой свисала с края стола, а один остекленевший глаз с укором смотрел прямо на меня. Мрачноватая картинка, и к тому же я никак не мог понять, почему она лежит здесь, а не булькает себе мирно в кастрюльке на плите. Даже старые курицы бывают вполне вкусными, если их подольше поварить.