Рондо - Александр Липарев Страница 20

А время крутило педали всё яростней и яростней. Люди, книги, события, мелодии, мысли мелькали словно в окне мчащейся электрички. В этом вихре Митя не сразу заметил, что у него появились новые родственники: сухонькая, морщинистая, но необычайно подвижная бабушка Вера и её тихий задумчивый муж Пётр Рафаилович – высокий, тощий, с редкими чёрными в проседь волосами. Оба они выглядели очень усталыми, измождёнными как будто после долгой болезни. Но нездоровый цвет кожи и худоба бабы Веры никак не вязались с её стремительностью и весёлыми глазами. Прошло два месяца с того дня, как Митя их увидел впервые, и только тогда ему с предосторожностями объяснили, что бабу Веру и Петра Рафаиловича недавно освободили из заключения, потому что осудили их неправильно, по ошибке, а теперь, наконец-то, ошибку исправили. Случай сам по себе выглядел странным, но и объясняли как-то необычно. Встревоженные глаза мамы и бабушки, то, как они, тщательно подбирая слова, произносили их негромко, с мучительным напряжением и почти в самое ухо словно боялись, что услышат посторонние, и то, что между собой взрослые на эту тему говорили торопливо и приглушённо – всё указывало на какую-то тревожную тайну. Но серьёзно задуматься над загадкой появления этих родственников ему не позволяло время. Оно неслось, подгоняло и торопило. И легкомысленно решив, что когда-нибудь потом всё объяснится само собой, он помчался жить дальше. Ведь столько дел, столько дел: воскресный сбор металлолома, подготовка к контрольной, серия проигрышей в шахматы в нескончаемом поединке с Серёжкой. Вот это последнее в те дни было важней всего.

Позади остались четыре года учёбы. Первый звонок совсем забылся, а до последнего так далеко, что о нём и не задумываешься. Повзрослевший Митин класс перебрался на этаж выше; теперь каждый предмет вёл свой преподаватель. Митя приготовился к ещё большим строгостям – по школьным коридорам гуляли жуткие легенды об учительской жестокости. Однако действительность опровергла слухи – никто больше не давил на ребят ужасом многозначительного молчания и не открывал двери их лбами.

Однажды Ольга Владимировна вынула из почтового ящика официальный ответ на один из своих последних запросов. Она долго сидела, держа конверт в руках, и никак не могла собраться с силами, чтобы его открыть. Она глядела, не отрываясь, в окно, а конверт в её пальцах слабо подрагивал. Сейчас ей вдруг стало ясно, что она всё понимала издавна, и теперь, не читая, знает смысл присланного ей документа. Подавив тяжёлый вздох, Ольга Владимировна вскрыла конверт. Проследив глазами строчки от первой буквы до последней, она бережно сложила листок, на котором две короткие фразы уместили трагедию человеческой жизни, обрубленной чьей-то злой волей. Дело, которым она занималась долгие годы, ставшим для неё таким же обыденным и естественным, как еда, умывание, работа, прекратил какой-то безликий чиновник, вдолбив внизу листа, чтобы не оставалось напрасных надежд, неопрятную фиолетовую печать.

Первого сентября Ольга Владимировна приняла новых первоклашек, привела их нарядных и необычайно торжественных на второй этаж, откуда давно убрали и серебряную голову, и даже фанерную тумбу, и, рассадив их перед собой на измученные парты, начала первый урок рассказом о том, что коммунистическая партия заботится о людях и делает всё для счастья народа.

Митя, если встречал свою бывшую учительницу, не мог заставить себя поздороваться с ней, прятал глаза и старался быстрее прошмыгнуть мимо. Он, воспитанный мальчик, понимал, что поступает нехорошо, но кто-то внутри так отчаянно сопротивлялся и бунтовал, что Митя вынужден был вести себя невежливо.

Дома Митя держался с прохладным отчуждением – более раскрепощено днём, когда мама работала, и натужно, замкнуто вечером. Для общения с домашними он обзавёлся, очень подходящими в такой ситуации, словами: «нормально» и « не знаю».

– Как дела в школе?

– Нормально.

– Обедать будешь?

– Не знаю.

От Таньки его отгораживала разница в возрасте – она ещё совсем маленькая. Если бы Митя имел старшего брата или, хотя бы сестру, он бы понимал, как здорово, когда старший уделяет тебе внимание. Но он пребывал в неведении, и до Таньки ему не было дела. Притащит её из детского сада – и свободен.

Для Мити самое интересное происходило на улице, во дворе, в школе. Это дома он с похоронным настроением сидел тихий и незаметный. Дома его время топталось на одном месте. Зато, стоило только захлопнуть за собой дверь, как всё мгновенно менялось. Его подхватывал вихрь и нёс быстрей, быстрей… свобода и восторг! И сколько всего впереди! Прекрасная жизнь, похожая на весёлую карусель. В ушах у него гремели оркестры, как в детстве на уличных демонстрациях, в глазах пестрило. Вокруг столько всего, что боишься что-то упустить. В этом безумном полёте, чем быстрее он мчался, тем меньше ему хватало времени.

Вихрь нёс Митю, в вихре неслась его страна, в вихре, казалось, несётся весь мир. Вот газеты запестрели названиями «Египет» и «Венгрия». С Египтом всё ясно. Тем более что сын соседки тёти Клавы Генка, если не сильно напивался и мог говорить, то ходил по коридору и громко заявлял, что поедет в Египет воевать, защищать Суэцкий канал от англичан. А в Венгрии творится что-то непонятное. За углом Митиного дома, как идти к Вовке, на стене за стеклом висела витрина с газетой «Гудок». Митя читал в ней маленькие заметки о Венгрии и смотрел фотографии. В заметках говорилось об убитых, которых почему-то всегда находили в негашёной извести. Кто кого убивал Митя понять не мог. И почему в Венгрии так много извести? На очень плохих фотографиях ничего нельзя было разобрать. Но раз газеты печатают, значит, там есть какие-то «не наши». И снова отвлекали другие дела.

Подоспел такой возраст, когда становится очень важно при ходьбе не наступать на трещины в асфальте или успеть поравняться с фонарём до того, как тебя обгонит троллейбус. На это уходило много внимания и сил. На той же улочке, где Митя читал газету, начали копать глубокую канаву и прокладывать в неё трубы. Рабочие вместе с землёй и обломками кирпича выкидывали с глубины кости и человеческие черепа. Особенно много их накопали около часовенки, стоявшей у перекрёстка. Черепа были коричневые и какие-то маленькие. Они лежали на выброшенной из траншеи желтоватой земле, с лёгким стуком скатывались на дорогу, с хрустом рассыпались под колёсами автомобилей. Про Венгрию забыли.

А однажды все кости исчезли. Потом в переулке двухэтажный дом оброс лесами и молодые маляры в шапках колпаках, сделанных из газеты, принялись красить стены. Работа маляра заворожит любого. Ребята с раскрытыми ртами подолгу следили за движением кистей на длинных палках-ручках. Мите нравилось смотреть, как рабочие, сидя на лесах и свесив ноги, аппетитно обедали – пили молоко прямо из бутылки, откусывали от целого батона и от здорового куска варёной колбасы.

Страна по-прежнему ковыляла бездорожьем, подпрыгивала и стонала на ухабах. Но всё-таки что-то сдвинулось в лучшую сторону. Во всяком случае, самый преступный и самый бесчеловечный период строительства социализма остался в прошлом. Наступил период разухабистой дури. Так, по крайней мере, воспринимало действительность население. Пузатый и жизнерадостный руководитель державы оказался неистощим на выдумки и начинания. Благодаря его энергии, в стране как будто откупорили бутылку тёплого лимонада, и вверх рванулись пузырьки, и зашипело, и забурлило…