Тридевятые царства России - Анджей Иконников-Галицкий Страница 20

Примечательно то, как в ткань этих представлений и обычаев, которые мы привыкли называть «языческими», вплетаются нити христианства. Церковь в Покровском закрыли, как и по всей России, в 1932 году. После войны в ней был клуб, потом она сгорела. Кое-какие иконы, утварь, даже колокола сохраняют крестьяне до сих пор по домам. Поп наезжал из ближайшего прихода крестить и отпевать; теперь уже лет двадцать как не приезжает; детей крестят «знающие» старухи, начётчицы от Писания. Впрочем, Писание почти никто и не читал, проповеди церковной никто не слышал, о вере христианской представления имеют смутные. Это естественно. Удивительно, что всё же имеют. Более того, я наверно не ошибусь, если скажу, что в целом население Покровского осознаёт себя православным.

Тут, конечно, много дивного. Пожилую крестьянку, которая только что рассказывала мне, как, быват, леший в лесу водит, спрашиваю:

– А кто такой Иисус Христос, знаете?

– Не, не знаю. Я Писания не читала, не знаю.

– А молитвы знаете?

– Молитвы знаю.

– А какие?

– Не скажу, нет.

– Почему не скажете?

– Ну не скажу, дак.

– Да вот я-то не умею молиться, вы меня хоть научите.

– Ну, вот эту знаю: «Отче наш, иже еси на небесех…»

И всю до конца молитву Господню сказала. И «Царю небесный» сказала, и «Богородице, Дево, радуйся». Кто такой Иисус Христос, говорит, не знает, а молитву Его – наизусть.

Так и в обрядах: ключевой водой умыться, солнцу поклониться, перекреститься… Так в заговорах, где лесной дедушко соседствует с Николаем, угодником Божиим. Так во всём. Колдунья Ольга Ивановна сказывала, как «Сатана с Богом боролась». Победил Бог. В одна тысяча восемьсот тридцать шестом году это было.

– А почему у вас, Ольга Ивановна, веники над порогом висят?

– Дак под порогом-то Христос живёт.

– А зачем ножи в притолоку воткнуты?

– А чтоб покойники не приходили.

Кажется, что под этой словесно-обрядовой оболочкой обломки веры Христовой растворяются в языческой стихии. Но это не так. В чём-то неуловимом, но главном христианство всё же преобладает. Недаром в разговорах с крестьянами всё время звучит рефрен: «Церковь надо ставить». Как же без церкви-то?

И тут становится понятно, почему мудрое Православие никогда не воевало против так называемого язычества, не корчевало его, а, принимая в себя, оцерковляло. Дело в том, что никакого язычества в селе Покровском нет, а есть живая, подвижная целостность обычаев, мифов, обрядовых текстов, которая – не что иное, как способ жить в этом ландшафте, срастись с этой природной средой, слиться с ней. С этой травой, этим лесом, этой речкой, этими облаками. То, что выходит из земли и прорастает сквозь тела и души покровских крестьян. И поэтому они со своей землёй – одно целое.

Христианство же пришло на эту землю, как дождь к посевам, как вода в половодье. Оно и в прямом смысле слова пришло от воды. По водным дорогам шли к изолированным миркам этих вековечных, слитых с природой селений подвижники. Проповедники Слова Божия, строители церквей и основатели монастырей, учителя грамоты, переписчики книг. Создатели истории. Всё ими стало быть, что стало быть. Сергий Радонежский, Кирилл Белозерский, Пахомий Нерехтский, Авраамий Чухломской, Александр Свирский, Варнава Ветлужский, Макарий Унженский и многие, многие, чьи имена известны и безвестны. Духовные чада Андрея Первозванного.

Обратите внимание: прозвания им даны по названиям озёр и рек – ветвей и листов, растущих из общего ствола Волги.

И орошённая этой живой водой земля проросла селом Покровским, от которого пошла есть земля Русская.

Похоже, что село Покровское неуничтожимо, вечно. Все беды и ужасы двадцатого века обрушились на него; но оно устояло и даже не покривилось. Дома стоят, не богато, но устойчиво. Земля возделана. Замечательно, что даже число жителей практически не изменилось за всё послевоенное время: как было пятьсот, так и теперь пятьсот. В самом деле, что может нарушиться в устоях этой жизни? Земля будет родить, как рождала: не жирно, но при вложении труда – достаточно. Работают тут все, не работать – невозможно. Работает колхоз, работает лесопилка; работают старики на своих огородах; кто может – держит скотину, птицу. На улице деревни я не видел праздношатающегося народа; даже пьют как-то тихо. Суббота, мужики выпивают, молодёжь в клубе на дискотеке – и ни криков, ни драки. Представляете: дискотека есть, а драки нет!

Драмы и трагедии нашего постсоветского общества – во многом и многом – перекосы надстройки. Когда их разрушительное действие доходит до Покровского, до земли – включается природное противодействие, зло преобразуется во благо и равновесие восстанавливается. Раньше молодёжь уезжала в город, рождаемость в деревне упала до нуля. Теперь в городе делать нечего, всюду «гастарбайтеры», в институт после сельской восьмилетки не поступишь – молодые остаются, заводят семьи, рожают детей.

Или вот деньги. В агропредприятии платят мало. Конечно, люди ругаются. Конечно, тяжело. Зато пьют меньше. Сами же и говорят: больше бы денег было – больше бы пили. На что идут деньги? Съездить в райцентр; по этому случаю приодеться. Купить что-нибудь в хозяйство; заплатить за электричество и за газ. Худо и бедно, но хватает. Всё остальное – своё. Мясо, молоко, картошка, овощи. Грибы и ягоды лесной дедушко дарит.

Хозяйство в Покровском всё больше натурализуется, и чем ближе оно к натуральному, тем устойчивее, крепче здешняя жизнь. В сущности, не за горами то время, когда Покровское сможет отделиться от государства и заявить о своей независимости. Некому, правда, будет финансировать детсад и школу… Но их и теперь почти не финансируют.

Действительно, непонятно: зачем Покровскому государственная упряжь? У себя-то отлично управляется своя, миром созданная власть.

Может быть, главный человек в деревне – уже упомянутая мною Татьяна Павловна Краснецова, которая ведёт работу сельской администрации. Её действительно выбрали, её действительно уважают. И есть за что. Говоря по-старинному, она «большуха», то бишь женщина, сама управляющая большим хозяйством. Всё время в бодрости, всё время в быстрой работе. И вся деревня – хозяйство, и дома хозяйство: семья, внуки, корова, телёнок, поросята, огород. Всё знает, всеми управляет и ни над кем не властвует. Смотрит в человека, помнит человека. С первого раза запомнила, как меня по имени-отчеству-фамилии; я даже не представлялся; просто глянула мельком в документы, и при встрече через три дня:

– А, здравствуйте, Анджей Анджеевич!

А я к ней напросился в гости, потому что проведал, что очень хорошо песни поёт. На полочке в комнате у Татьяны Павловны лежат тетрадки, в которых записывает со слуха песни: с телевизора, радио; там же – цитаты из книг, стихи, записи старых обычаев. Поцеремонилась, но спела. Действительно, такого пения вживую я, пожалуй, не слыхал никогда. И таких пирогов не ел: с мясом, с яйцом, со всякими дарами земными. Конечно, и выпили. Муж пришёл, зять. Разговор склеился: и о жизни, и о политике; даже, кажется, до переселения душ дошло. Впрочем, заключительные стадии разговора помню нечётко. Домой двигался не без запинания и с сознанием того, какие сказочные удачи бывают в этой жизни.