Слезы Черной речки - Владимир Топилин Страница 20

...Нескончаемыми каплями пульсирующего родничка текли слезы обиды, горечи и разочарования. Аня была раздавлена, уничтожена, растерзана и слепо смотрела куда-то в угол избы. В ушах девушки нарастал оглушительный звон, а изможденное мучениями тело наполняла острая, режущая боль.

Краска жгучего стыда обожгла ее вспыхнувшее лицо. Ане сделалось дурно. Она вскочила с нар и бросилась к дверям, на улицу, но непослушные ноги отказывались служить и разъехались в разные стороны. Аня упала на грязный пол. Повторная попытка не привела к успеху. Она хотела что-то сказать, но заплетавшийся язык не подчинялся, слышалось только мычание. За спиной раздался смех. Аня повернулась и попыталась хоть что-то объяснить знаками.

Сергей легко догадался, что хочет сказать девушка. Быстро вскочив, он схватил Аню и, пнув дверь, вынес девушку на крыльцо. Небрежно усадив ее на землю, Сергей отвернулся в темноту и с чувством некоторого презрения закурил папироску. Теперь Аня его интересовала меньше всего.

В темноте послышались тяжелые шаги. Сергей узнал, но все же предупредительно спросил:

— Иван, это ты?

— Я, кто же еще! — с тяжелым сопением отозвался сердитый парень.

— Ты что один? А где Маша?

— Убежала, сучка! Камнем по рогам врезала — едва очухался... Встречу — убью! — грозился Иван, но, услышав неопределенные звуки, изменил голос:

— А это кто на ветер лает?

— Анька напилась. Добралась до бесплатного... — ответил Сергей.

— Ну и что, как у тебя дела? — вторя ему, спросил Иван.

— Нормально, — после некоторого молчания удовлетворенно ответил Сергей. — Плакала девчонка...

— Да ты что? Ух ты! Молодец... Ну и что теперь?

— Как что? Хочешь?.. Тогда бери ее и неси, пока Танюха не увидела...

Иван не заставил себя долго ждать. Он взял ее на руки и, осторожно нащупывая в темноте ночи знакомую тропинку, понес девушку к сеновалу бабки Маланьи...

«Дадут коновода — ни Богу свечка, ни черту кочерга! И родятся же такие на белый свет, людям мучение, а ему благодать. Мужики не зря говорят, что ленив, как застоявшийся мерин. Может, его и правда кнутом огреть?» — злился Андрей, в раздражении поправляя на лошадях закрепленный груз.

Данные слова конечно же относились к нашему хорошо известному и знаменитому Алексею, который, не обращая внимания на нервничавшего товарища, точил лясы с бабкой Матреной. В том, что они остановились на Спасском прииске отдохнуть, виноват, конечно, Андрей: надо было проехать мимо столетней старухи, и сейчас они уже были бы во-о-он где!

Андрей посмотрел на таежные горы, на солнце, на старуху, на проклятого Леху и тяжело вздохнул.

Что для бабки время, расстояние и обязанности! Она свое прожила. Теперь целыми днями сидит на завалинке покосившегося домика и ждет, кто к ней подсядет для разговора. Ей интересно поговорить о жизни, о старине, о золоте. Так как все население прииска занято поисками желтого металла, свою драгоценную историю, берущую начало от царствования Николая Первого, Матрена рассказывала палевому длинношерстному коту, вальяжно развалившемуся у нее на коленях. Коту можно кое-что и приврать, ведь ему нет разницы, о золоте или о мышах говорит хозяйка. Все равно он ответит Матрене благодарным мурлыканьем, что воспринималось древней старательницей за факт явного согласия.

Появление Лехи для бабки Матрены было настоящим праздником. Она знала, что он никогда не проедет мимо, всегда остановится и выкурит в обществе словоохотливой бабуси свою знаменитую самокрутку. Процесс сворачивания и наслаждения отравой длился не менее получаса, и за это время бабка успевала наговориться всласть.

— Эх, милай! То ли дело было в наше время! Шишки кедровые — как ананасы! Соболя — черные! А золота скоко — ужасть! Бывало, копнешь лопатой да на лоток, а они — самородки — тараканами так и сыплются, так и сыплются! — говорила старуха, показывая свой изогнувшийся ноготь, сравнивала с ним самородки.

— Ой ли, бабка, врешь ведь! — выпуская из ноздрей дым, зажигал Матрену Леха.

— Вот те хрест! — торопливо крестилась та. — Не вру и тебе не советую. А вот помню, однакось, в одном месте шурх били, а от тэнь во каки голуби шли!

Бабка Матрена сжимала в кулак свои иссохшие и скрюченные от холодной воды пальцы и напущенно махала ими у Лехи перед лицом.

— Ой да не поверю! Где это такое было? — стараясь казаться хладнокровным, спрашивал Алексей в надежде выведать, где находится тот шурф.

— Ой ли? А ты, однако, парень с головой! Хочешь на дармовщинку соленый огурец скушать, — хитро прищурив маленькие глазки, хохотала бабка. — Где ты хош раз видал старателя, кто золотой шурх тебе покажет?

— А ты, бабка, тоже не дура! Хочешь, чтобы тебя в этом шурфе похоронили? Что же это ты говоришь, самородки по килограмму шли, а сама в рваном платье ходишь! Всю жизнь на золоте прожила, а в нищете помирать собираешься! — уже сочувствовал Леха.

— Э-э-э! Мал ты еще, однако, не знаешь мудрой пословицы, что на золоте да на соболях не будешь богатым, а будешь горбатым! — отвечала Матрена и смотрела куда-то вдаль, на далекий Екатериновский хребет, у подножия которого прошла вся ее жизнь...

Андрей начинал возмущаться: за бесполезными разговорами терялось драгоценное время. Дорога до Петропавловского прииска, куда им предстояло идти, была далека и тяжела. Лошади в ожидании стояли под грузом. Пора трогаться в путь, а бабка с Лехой все милуются пустыми словами, словно любовники. И неизвестно, сколько мог еще продолжаться разговор, если бы Андрей не схватился за кнут.

Завидев в руках товарища орудие шоковой терапии, Леха быстро выбросил недокуренную самокрутку, вскочил на ноги и, прощально чмокнув бабку Матрену в щеку, довольно проворно вскочил на своего мерина. Растроганная бабка, не видевшая мужских знаков внимания уже более шестидесяти лет, тоже вскочила с завалинки и, сбросив с колен возмущенного кота, уставилась на Леху. Казалось, поцелуй ее Леха еще раз, она бы точно сказала, где находится золотоносный шурф.

За Екатерининским прииском конная тропа сбежала к руслу реки и пошла по каменистой старице под тенью тальниковой прохлады.

Взглянув на воду, Леха оживился, закрутился в седле и, несмотря на свою меланхоличность, привстал на стременах, стараясь высмотреть в ржавой воде серебристые бока стремительных хариусов. Алексей был страстным рыболовом. Оказавшись рядом с водоемом, он менялся до неузнаваемости. Мгновенно исчезали лень, спокойствие и нерасторопность. В достижении своей заветной цели Леха становился заводным, предприимчивым и настойчивым. Вылавливая из глубины реки юрких черноспинных хариусов, рыжебоких ленков и большеголовых тайменей, он часами терпеливо пускал по струе свою мудреную, собственного изобретения снасть до тех пор, пока в прозрачной воде еще были видны осторожные тени рыбы. С его ловкостью и знанием дела могли сравниться лишь самые опытные и бывалые рыболовы. Он мог часами стоять по колено в холодной воде, продираться сквозь переплетения тальниковых зарослей, где сам черт ногу сломит, к желанным ямам. Без устали Алексей заводил и пускал по струе хитро сплетенную мушку-обманку в ожидании того момента, когда на крючке затрепещется волнующая душу и сердце добыча. В такие моменты он походил на застывшую перед броском рысь, на ожидающего появления мыши соболя, на замеревшего в стойке лисовина. При неудаче он не сердился, а лишь, рассеянно улыбаясь, корил себя. Когда же на снизке из тальникового прутика висела солидная гирлянда, парень с нескрываемой детской радостью, с чувством до конца выполненного долга важничал и неторопливо, с расстановкой хвалил себя: