Дилемма выжившего - Кристина Двойных Страница 21

— Нет, — сказал Стас, еле сдерживая смех: браво, прекрасная смена темы. — Я не из гамадрилов. Homo sapiens, пап.

«Пап» вышло каким-то чужим, неубедительным. Но Стас должен был попробовать.

— Ну и слава богу, — фыркнул отец. — Может, возьмешься еще за ум да за штангу, настоящим мужиком станешь.

Стас не к месту вспомнил свою реакцию, когда Даша поцеловала его. Испуг, оцепенение, стыд. Настоящий мужик, наверное, не растерялся бы, а перехватил инициативу и засосал бы ее как следует. Может быть, еще и потрогал бы за грудь.

Но Стас ни о чем таком не думал. Подобных желаний у него не возникало ни в отношении Даши, ни в отношении любой другой девушки — или, если на то пошло, парня. Возможно, он просто не был создан для всего этого. Возможно, отсутствие влечения было лишь следствием того, что Стас не чувствовал себя живым на гораздо более глубоком уровне.

И что-то подсказывало, что с кукольного райончика он сегодня вернется еще мертвее, чем обычно.

Отец свистнул. Умница Брауни подбежал к лавке и с интересом понюхал Стасову ногу.

— Можно его погладить? — спросил тот. Отец махнул, мол, валяй. Стас почесал мопса между ушек, как кота, но Брауни такая ласка пришлась по душе, и он радостно завилял маленьким, скрученным, как у поросенка, хвостом.

— Давай начистоту, Стас, — вздохнул отец. — Ты для чего приехал?

— Узнать, как у тебя дела. И спросить про зайца, которого ты мне когда-то принес в больницу. — Уже было все равно, что отец о нем подумает. — Почему именно розовый заяц?

— Дела у меня нормально, блин. — Отец раздраженно дернул плечами. — А игрушка эта… китайский мусор. Мама твоя мне его сунула, чтоб типа в палату к тебе зашел не с пустыми руками. — Он набрал полную грудь воздуха и решительно посмотрел на Стаса. — Слушай, может, это было лишним, а? Ну, приезжать сюда. Ты только себе настроение испортил. И мне. И заяц этот тебе дался, конечно…

Стас пожал плечами. То, что отец назвал «испорченным настроением», ему ощущалось несколько иначе. Это было похоже на потерю опоры: когда, тяжело пробираясь сквозь толщу воды по вроде бы мелководью, под следующим своим шагом вдруг обнаруживаешь ничто.

Он никогда не ходил со Стасом в луна-парк на выходных, не передавал подарки на день рождения и Новый год, не звонил, чтоб узнать, как дела в школе. Он делал для него ровно столько, сколько нужно было, чтоб не давать матушке повода затаскать себя по судам за неуплату алиментов.

Отца не было в его жизни уже очень давно. Но почему тогда все эти годы Стас все равно считал, что он у него есть? И почему убеждаться в обратном было так больно?

Он очнулся, только когда отец начал тыкать ему в руки несколько сложенных одна в другую пятисоток.

— Возьми, — сказал он. — Считай все-таки подарком на день рождения. Купи себе джинсы хотя бы. Но не думай, что это будет повторяться, я серьезно. Я исправно плачу алименты все эти годы и вообще оставил вам с матерью квартиру…

Стас шокированно взял деньги, встал и молча пошел к выходу с площадки.

— Пока! — крикнул отец вслед. Теперь в его голосе слышалось явное облегчение. Он откупился от своего странного сынка несколькими купюрами и теперь может дальше наслаждаться своим новым райончиком, новыми трюками, выученными талантливым Брауни, и новой семьей.

Когда появляется новая семья, что происходит со старой? Старая любовь превращается в ненависть, старая привязанность — в безразличие. Души отравляет понимание, что потеряно время. Общие воспоминания, общие привычки — все утилизируется, чтобы расчистить дорогу новому. А как быть с детьми, родившимися в старой семье? Нужно ли их тоже как-то утилизировать? Потому что у Элины и Платона, у новых детей отца, есть он сам, папочка — бородатый великан, папочка-защитник, который их любит. Для них он завел забавного мопса Брауни, с которым они могут играть каждый вечер, для них купил квартиру в пастельном районе с безопасными детскими площадками, с подъездами, не изрисованными граффити, с озером и лесом неподалеку. Потому что новые дети отца были его чистовиком и надеждой.

А Стас… А Стасу и матушке — да, он оставил квартиру. И планировал платить алименты до восемнадцати лет. Этого должно было быть достаточно.

Стас шел прочь, и хотелось ему только одного — чтобы стеклянный купол между ним и миром уплотнился настолько, чтоб этого мира не стало и Стас не мог больше видеть, насколько он в нем жалкий, одинокий и никому не нужный.

В кармане завибрировало, и он дернулся к телефону, глупо надеясь, что это отец. Но звонил Даня.

— Привет. Ты где? Уже не в универе же?

— Нет. У меня две пары сегодня.

— Шел через парк к метро, как всегда?

— Нет, мне в другую сторону нужно было… А что?

— Я нашел еще одного зайца в парке, — сказал Даня. — И если мне не соврали, то его подбросила женщина. У тебя есть враги-женщины?

— Нет… — Стас остановился посреди аккуратно вымощенной дорожки. Позади него раздраженно цокнули, а в следующую секунду миниатюрная девушка с комически огромной желтой коляской объехала его и устремилась дальше по маршруту. — Там было что-то внутри? — спросил он.

— Да, записка… — Даня замялся. — Отдам тебе ее при встрече.

— Прочитай мне, что там, — попросил Стас.

— Я не думаю, что это хорошая…

— Пожалуйста.

— «Ты уверен, что не зря переводишь кислород?» — процитировал Даня. Стас оценил, что он сделал это без выражения, чтобы лишить фразу эмоциональной окраски. Даня беспокоился, что иначе это может его испугать.

— Спасибо, — сказал Стас, чувствуя, как потеплело в груди от этого крошечного проявления заботы. — До завтра.

Зловещий вопрос не застал его врасплох и совсем не испугал. Потому что он и так думал об этом каждый день. И если бы Капюшонник, как называл его маньяка Даня, или Капюшонница — если это и правда женщина — оказалась перед ним и задала этот вопрос ему лично, Стас ответил бы сразу, не раздумывая и не отводя взгляда.

«Не уверен».

Привычка часами лежать на полу у Стаса появилась в тринадцать. Часто он засыпал прямо так, под вибрации музыки этажом ниже, под раздраженный топот отца семейства сверху, под собачий лай за стенами.

Матрас, даром что ортопедический, был для него слишком мягким. Когда Стас засыпал, ему казалось, что он медленно тонет в нем, погружается, как в воду. И за миг до того, как вода попадет ему в ноздри, он просыпался от собственного панического брыканья. Однажды добрыкался до сломанного о железное изножье мизинца. С тех пор доверие к кровати было утрачено.

Пол же Стаса никогда не подводил. Осенью матушка вытаскивала из чулана старый ковер («Персидский, он еще у моего прапрадеда-помещика в гостиной лежал!») и стелила в комнате Стаса, чтоб он не мерз, а весной они вместе выбивали из геометричных маков пыль на заднем дворе.