Семь писем о лете - Дмитрий Вересов Страница 21

Через полчаса она разлила кипяток по кружкам. «Мама, как есть хочется…» Девочка, грея ладони о чашку, смотрела на забытый пакет. «Мам, а вдруг там есть хлеб?» – «Что ты, доченька, нельзя, чужое, вдруг что секретное. Он придет за ним». Пальчики, обхватившие кружку, были почти прозрачными. Доротея поставила чашку, встала и подошла к пакету. Скорее, это был мешок, черный, из тонкой блестящей клеенки. Наверху прорезаны два овальных отверстия – ручки. Она никогда раньше таких не видела. «НКВД, у них все особое…» Она осторожно взялась за края и заглянула вовнутрь. От увиденного закружилась голова. В пакете были продукты. Мгновение она стояла над пакетом. Потом посмотрела на дочь. «Да пусть меня потом расстреляют…» – подумала она и стала вынимать продукты. Желудок резко заболел, зазвенело в ушах. Она выкладывала на стол упакованное в прозрачную пленку мясо, настоящее, огромный кусок, совершенно диковинную колбасу, бутылки с вином, шоколад и хлеб, хлеб, хлеб…

Платон встряхнул головой и вернулся в реальность. Было холодно, как на улице. Он так глубоко ушел в воспоминания, что не заметил, как и когда заглох двигатель, что печка перестала работать и машина выстудилась. С удивлением Платон обнаружил, что сидит в шинели. Вероятно, он замерз и натянул ее на себя вместо тонкой кожанки на рыбьем меху. Даже фуражку надел. Он посмотрел на часы. Да, он пробыл здесь больше часа, хотя, казалось, просидел здесь не более пятнадцати минут. «Уснул я, что ли, провал в голове какой-то, ей-богу. Мать тогда сказала, что благодаря этому таинственному гэбисту они остались в живых… Надо ж так нырнуть мощно, как будто сам там побывал», – подивился Платон яркости то ли воспоминаний, то ли сна. «И меня в честь этого капитана Платоном назвали, – вспомнил он. – Домой. Третья попытка».

Через четверть часа он въехал к себе во двор. В окнах его квартиры горел свет. Платон обрадовался: значит, у Александры репетицию отменили. До вечерней съемки он еще успеет обнять ее… потом они сядут за стол, перекусят… Только сейчас Платон почувствовал, до какой степени проголодался.

Он выбрался из машины, открыл заднюю дверь и протянул руку… Пакета с продуктами не было. Конечно, надо было бы тупо обшарить всю машину, но он почему-то не сомневался, что большого пакета, скорее мешка, черного, блестящего, как будто сделанного из тонкой клеенки, там нет…

Капитан НКВД, открыв заднюю дверь джипа, сидел на подножке и курил папиросу. Окна его дома светились тепло и уютно, там его ждали. Но, для того, чтобы жить дальше, ему нужно было несколько минут одиночества…

Докурив, он встряхнулся, перевел дух – и полез в багажник, где и обнаружился пакет из маркета, под завязку набитый вкусностями. Реальность вернулась, жизнь продолжилась…

Но имею против тебя, что ты оставил первую любовь свою.

Откр. Иоанна Богослова

– «Пламя – это область пространства, в которой происходит горение…» – бормотал Серега Сорокин. Он держал под мышкой немного обугленный деревянный ящичек, добытый на чердаке. Кусок брезента, в который был завернут ящичек, успел сгореть, а сам ящичек Серега спас, хоть и наступил на него, когда добивал огонь на чердаке, и малость повредил.

– Что бормочешь, акадэмик? Заклинания? – прохрипел Петр Никитич, прохрипел, потому что связки у него были обожжены уже много лет назад и лечены, конечно, в основном, спиртосодержащими жидкостями. Но в меру. В меру. Иначе какой же из него… Но не о том речь.

Серега без году неделя окончил Пожарную академию и намеревался делать офицерскую карьеру, но щенок был еще, по пожарным понятиям, а потому отношение было к нему соответствующее: дрессура – называлось бы в цирке такое отношение. Дрессировщик его Петр Никитич натуру имел не то что дурную, это не так, но и добряком не был, к тому же и «академиев не кончал», а потому гонял и подначивал Серегу.

– Заклинания, спрашиваю?

– Да так, – отвечал Серега, – науку повторяю.

– Самое время, самое время, – рычал Петр Никитич, который возился у открытого люка. – А работать, стало быть, неученые будут…

– Не заедайся, Петр Никитич, – сказал Серега. – Заклинания не наука изобретает. А всякие там… заклинатели. Ты таких в глаза видел? И вот если я тебя сейчас спрошу, помогать или нет, ты меня по-доброму пошлешь. Так?

– Да че тут работать-то… – отвернулся Петр Никитич, ибо Серега был прав по поводу доброго посыла, но уж коли упредил по своей догадливости, то и посылать неинтересно. – Че работать-то? Все уже, отработали. Грузись, по коням, домой поехали. Че там у тебя за трофей? Золото-бриллианты?

– Бумаги какие-то, письма, что ли… Конверты там. Не смотрел еще, – ответил Серега.

– А тебе не ведомо, акадэмик, что такие вещественные факты дознавателям положено оставлять? – обрадовался воспитательному случаю Петр Никитич и даже выпрямился во весь свой немалый рост. – Взысканиев еще не получал? Полу-у-чишь, орелик…

– А тебе не ведомо, Петр Никитич, что такие вещественные факты, бумажные то есть, пока до них дознаватели доберутся, сто раз истлеть успеют на угольках? Или в кислоте пропадут? Что ты цепляешься? А к дознавателям я эту пачечку и так отправлю, сдалась она мне.

– Как это ты отправишь? Поперек начальства? Засекут – рапорта год писать будешь, вот тебе и взыскание. Чтоб впредь не цапал на пожаре. Поперек судьбы. Что должно сгореть, то и горит, так и знай.

– Тогда и тушить не стоило, раз судьба. Гори оно все…

– Поговори мне еще! – возвысил голос Петр Никитич. – Ты пока тонкостей пожарного дела не знаешь, твое дело – молчать и делать, что говорят старшие. Умник нашелся! Акадэмик, т-твою…

– Петр Никитич, угомонись! И рапорт напишу, и отправлю – все по правилам будет, чего пристал? Не тебе же взыскание получать?

– А, – махнул рукой Петр Никитич, – хочешь нарываться, дело твое. Мне-то что, в саммделе? Я предупредил…

Серега и вправду собирался отдать находку дознавателям, вернее, дознавателю, то есть даже дознавательнице – по имени Лариса, с которой он познакомился на выпускной гулянке в Академии, танцевал с ней, потом гулял неделю ночами, приглашал в кафе, и все у них сложилось самым замечательным образом. Не так давно он был представлен Ларисиным родителям в качестве жениха и даже произнес старомодную фразу о прошении руки.

– Не утруждайся, – махнул рукой Ларкин папахен, – что изменится от того, если мы с Кирой проявим самодурство и не велим вам жениться? Кира, как ты думаешь, что изменится?

Ларкина маман, та самая Кира, отвечала несколько томно и с улыбкой:

– Я думаю, Марик, наши возражения будут проигнорированы. Вы же не бандит, Сергей, и не эстрадный зануда. Зачем же мы будем вам отказывать? Мы с Мариком рады Лариному выбору.

На самом-то деле Марк Юльевич (назовем его так по созвучию с настоящим именем-отчеством), Ларисин отец, являвшийся некоей, пусть и небольшой величиной в «структурах», запросто мог отвадить претендента в зятья, но Сергей его вполне устраивал. Потому что, действительно, не был ни бандитом, ни «эстрадным занудой», как выразилась его супруга, ни «хомяком», как сам он определял людей с гуманитарными склонностями и поэтическими задвигами, а, следовательно, со смутными житейскими и материальными перспективами.