Дочь пекаря - Сара Маккой Страница 21

В сочельник видела Юлиуса. Дети пели рождественскую песнь. Очень красиво. Я слышала голос Юлиуса, он чище и выше всех. Я знаю, что это постыдное материнское замечание. Говорят, наш хор мальчиков лучше венского. Мы надеемся взрастить самых блестящих вокалистов в мире, но признаем, что над этим еще работать и работать. Природные способности присутствуют, но нет блеска. Может быть, Ханс Хоттер приедет давать им уроки.

После представления нам дали провести с детьми час. Дед Мороз принес ломти Weihnachtsstollen [28]в сахарной пудре, у детей губы и ладошки были в сахаре, так что и у нас юбки, руки и щеки тоже побелели.

Давно уже я не была так головокружительно счастлива. Юлиус, кажется, справляется неплохо. Говорит, что ему нравится учеба и что он научился щелкать каблуками, как положено. У него получается, и ему нравится этот звук. Потом он выбрасывает руку и кричит: «Хайль Гитлер!» Поразительно, как быстро он стал маленьким солдатом.

Опять спрашивал о своем отце. Я все никак не решусь ему сказать – ответила, что он служит в люфтваффе, водит грузовик где-то в Югославии и не может найти почтальона, чтобы отправить письмо. Юлиус обрадовался и немедленно попросил игрушечный грузовик. Я дала ему еще пирога, а сама есть не стала. Пытаюсь сбросить вес, который набрала с двойней.

Итак, ты была на своей первой вечеринке СС? Сестренка, ты совсем взрослая. Тебе же понравилось? Мой первый гитлерюгендовский бал с Петером был восхитителен. Кстати, Йозеф не женат? Не помню, говорила ли ты. Я тебе желаю, чтоб он был холост. Но если нет, не расстраивайся. Может, тебя возьмут в Лебенсборн. Мне бы с тобой было так здорово. А то здесь иногда бывает одиноко. Знаю, это сентиментальные глупости, но мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь спал рядом и дышал во сне. Наверное, потому, что так много лет спала с тобой в одной комнате.

Я теперь сплю мало. Воображаю Юлиуса, как он спит на своей опрятной коечке, среди товарищей, и посапывает: вдох, выдох. Помогает. Благодаря моей жертве он вырастет настоящим мужчиной и немцем. Скоро ты сама станешь женой и мамой и поймешь меня.

Я часто думаю о тебе, Элси, и люблю тебя очень сильно.

Хайль Гитлер.

Гейзель

Эль-Пасо, Техас

Франклин-Ридж-драйв, 3168

10 ноября 2007 года

Интервью в тот день Ребу не порадовало. Дома села расшифровывать запись – может, были яркие фразы, а она не записала в блокнот? Но не нашла ни одного доброго слова ни про Германию, ни про Рождество. И как же написать оптимистичную статью на таком материале? А до сдачи меньше недели. Редактор из «Сансити» уже два раза побеседовала с ее автоответчиком.

Перечитав расшифровку, Реба скисла. Элси говорила совсем не то, но виновата не только Элси. Похоже, на сей раз Ребе изменил профессионализм. Свадьбы, женихи, любовь. Господи, о чем она думала? Фашистская Германия. Вот что сбило ее с толку – совсем заплутала. Забыла, что пишет рождественскую, праздничную статью, углубилась в драмы и преступления Второй мировой, замечталась об эсэсовских секретах Элси. Вот вам и последствия.

Реба включила диктофон:

– Ты, Реба Адамс, села в лужу.

Выключила и бросила в сумку.

Усталая и недовольная, она вырубила ноутбук. Горячая ванна, вот что ей нужно. Реба крутанула горячий кран на максимум, наполнила ванну почти кипятком и зажгла свечи. Спичечный дым напомнил ей дом, летние костры на заднем дворе, крекеры с зефиром «еще-штучку», от которых пахло сосновыми дровами.

Когда папа бывал на подъеме, мир становился прекрасным «некоторым царством, некоторым государством», и кончалось это быстро, как все сказки. И отец, и Реба больше всего любили лето. Ей было светло, день длился долго, и все ее воспоминания сочились медом и солнцем. Но потом в одну из ночей мама накрывала ее вторым одеялом, и Ребу бросало в дрожь, и она чувствовала, что сердце засыпает и каменеет, как клены в Вирджинии.

– Деревья притворились мертвыми, – сказал однажды отец, когда вез ее на спине по снежному лесу за домом. – Небось, если пощекотать, покойнички мигом оживут. – Он обветренными пальцами поскреб кору, приложил ухо и вздохнул: – Даже не хихикают. Тихо, как в церкви.

Он так и не узнал, что Реба потом часами щекотала деревья во дворе и вслушивалась.

В Эль-Пасо выдавалась от силы одна морозная ночь в году. Рики шутил, что в этом городе три времени года: весна, лето и ад. Горькая правда. Но такой климат Реба предпочитала иным. Ад для Ребы – не кипяток, а морозильник.

Пока ванна наполнялась, Реба надела толстовку с капюшоном, которую носила в колледже. По пути домой она съела салат из «Макдоналдса», и во рту до сих пор чувствовалась заправка «Ранчо». Вино освежит небо. Она спустилась, нашла открытую бутылку шардоне, налила и выпила, стараясь не замечать кислого привкуса перестоявшего вина. Поздний вечер, над горами Франклина взошла полная луна. Реба любила пить при лунном свете. Вино казалось волшебным, даже в стакане для воды. Рики еще не приехал – обычное дело. Но сегодня ей хотелось поговорить. Хотелось рассказать про Элси и нацистский бал и посмотреть на реакцию.

Чтобы заесть вино, Реба полезла в буфет за сладким. Банка тунца, упаковка макарон, полпакета чипсов, коробка сухих завтраков – осталась горсточка. Маловато. В глубине обнаружился пакет карамельных драже. Реба зачерпнула пригоршню. Она уже и забыла, когда ходила за продуктами или хоть собиралась сходить. Они с Рики ели порознь – может, отчасти в этом и проблема.

Реба выросла в просторной кухне в южном стиле. Кухня – сердце дома, там уютно и безопасно, вдали от пьяного бара в отцовском кабинете и от темноты спален. Мама, в халате и шлепанцах, встречала там утра среди печенья и сырных омлетов, а днем круглый год распивала мятные чаи. Это была мамина вотчина, островок стабильности и комфорта, и Ребу против воли тянуло туда.

Папу можно было застать на кухне только в хорошие вечера. Он созывал дочерей к холодильнику погрызть перед сном остатки жареного цыпленка и холодной мамалыги. Мама не верила в еду после восьми и притворялась, что не слышит их смеха и не видит обглоданных косточек в мусорном ведре. Реба вспоминала детство как монетку: две стороны, легко переворачивается – папа веселый, папа грустный.

Ей было девять, в тот год Диди отправилась учиться в школу-интернат, и дом вдруг словно саваном накрыло. Реба тосковала, целыми днями не вылезала из постели, как мама ни старалась развеселиться и развеселить дочь. Однажды вечером Реба услышала ужасный крик и кинулась в мамину ванную. Мама промокала окровавленный нос.

– Что случилось?

– Ничего, – ответила мама, – ударилась об дверь. Время подходило к полуночи, отца не было.