В тот год я выучил английский - Жан-Франсуа Дюваль Страница 21

Ничего не скажешь, постановка была прекрасной. Мы были словно статуэтки, нам было по девятнадцать лет или около того, нас безжалостно отдали во власть бога иллюзий.

Согласно традиции, которая насчитывает многие столетия, чтобы отметить конец года, весь городок танцевал до рассвета. В парках и садах на подмостках принимали лучших исполнителей, тут были Kings [130], Animals [131]и Сид Барретт [132]. Огромные шатры возвышались повсюду на притягательных зеленых газонах, недалеко располагался бар, где соседствовали красное вино и клубника. Официанты и официантки разносили напитки на серебряных подносах. Мэйбилин выбрала швепс, а я взял виски. Мы танцевали в стороне, там, где «Спенсер Дэвис групп» играла «Gimme Some Lovin».

Уже было далеко за полночь, на улице похолодало, и Мэйбилин, которая казалась слабой и усталой, свернувшись в моих крепких объятиях, призналась, что любит меня. Я делал с ней все, что хотел, because I did what I wanted with her, я, а не кто-то другой, and not the others. Я совсем не понимал, что она имела в виду, но я все равно был счастлив.

Рассвет почти наступил, и люди вокруг танцевали на росе, их движущиеся силуэты выходили из ночи, как из фильма Феллини, черти, сильфиды и гномики, эти фигуры были совсем некстати, неуместны, обманывали реальность, это были элегантные вампиры, казалось, они забыли, что должны убраться вместе с темнотой, но рассвет встречал их вежливо, a real midsummer night dream indeed [133], странное несоответствие, уставшие люди во фраках и длинных платьях, которые веселились, взлетая над газоном, поднимались вместе с утренним туманом, буквально паря в трех дюймах от земли, в ритмах популярной музыки. Я едва слышал слова, потоком лившиеся с губ Мэйбилин, они были около моих, эти слова лопались, словно мыльные пузыри.

Мэйбилин была в эйфории и говорила что-то вроде: «О! Какие у тебя красивые глаза!» Но мои глаза становились такими от ее слов на рассвете. Звучал гимн, который пел Джордж Харрис: «Here comes the sun… shine!»

Уставшие ребята с гитарами с трудом раскачивались в ритмах блюза, в то время как то тут, то там образовывались очереди: как будто после пробуждения, которого никогда не было, жители Великобритании вспомнили свои обычаи и раздавали тарелки с супом. Горячий суп был призван вернуть нас к реальности, чтобы наши ноги наконец коснулись земли.

Затем все высыпали на берег Кэма и направились к остальным колледжам, располагавшимся вдоль реки, повсюду царила утренняя фантасмагория.

Через пару дней мы взяли ракетки и несколько мячей у Джошуа Тэйлора. Я впервые играл на траве. Мячи подскакивали и на удивление медленно и неожиданно возвращались. Мэйбилин играла хуже меня и была даже неуклюжей, что позволило мне ее учить. Мне нравилось это веселье, оно принадлежало только нам. Мы пришли на площадку, и каждый занял свою сторону.

— Ready?

— Ready [134].

Мы начали обмениваться первыми мячами. Два теннисных корта, которые были немногим лучше, чем этот, находились за городом, недалеко от того места, где жила Барбара. Газон на площадке был неровным, и порой некоторые мячи заставали врасплох, делая, что им хочется, внезапно выбирали неожиданную траекторию. Как только мяч приземлялся без какой-либо логики и отлетал совсем в другую сторону, упрямый, он указывал нам путь. Наше время истекло. В жалком домике находились две раздевалки, одна для девочек, другая для мальчиков, там же располагался единственный душ. Каждый старался переодеться как можно быстрей.

Однажды раздевалка была закрыта, и Мэйбилин быстро переоделась на свежем воздухе прямо передо мной. Она сделала это с той хитростью, с какой девушки умеют сменить одну вещь на другую, и никто ничего не увидит, кроме чистоты ткани, проблеска белизны — все это зарождало огонь и мимолетное волнение в сердце. Затем ловкий превосходный фокус, и она, нетерпеливая и улыбающаяся, предстала передо мной в белой юбке, белой футболке, белых носочках и белых кедах. Мэйбилин была свежа, как утро, и в руках она держала пару мячей: «Ну что, идем? Let’s get on with it!» Ни она, ни я так и не приспособились играть на траве, к ее мягкости, к притоптанной покорной земле под ногами, запаху травы и воздуха — вся природа и мы вместе с ней казались очень легкими. Каждый мяч отскакивал неожиданно медленно, сдержанно, словно давая противнику время перестроиться и отреагировать. Между нами была обвисшая сетка — ах, эти молодые люди, которые ни в чем не сомневаются, не обращают внимания на неуловимые силы и проходящие года, — мы обменивались мячами через сплетение петель, которые были изношены, плохо натянуты, дрожали, как голова деревенской старухи, сидящей на крыльце. Мы надеялись, что сможем обмануть сетку. Один мяч, затем другой… К нему приковывалось все внимание. Слишком высоко заброшенный, он терялся в небе, сумасшедший и своенравный, потом некстати выходил из игры или, наоборот, мчался прямо, где падал или приземлялся на гостеприимную ракетку и возвращался обратно, — ощущение обладания, радости от того, что мы вместе и на краткий миг можем завладеть пространством и временем. Сила, которой мы вместе обладали, сулила успех. И когда мяч влетал в сетку и мы оттуда его выпутывали, это не казалось помехой, а напротив, маленькие повторяющиеся неудачи, случайные остановки укрепляли и уточняли поставленную цель. Мы вынимали мяч руками из-под сетки, поднимали его, зажав между кроссовкой и деревянным ободком ракетки, чтобы снова вернуть в игру, — все было не бесповоротным, все оставалось возможным, жизнь определенно была невинной и прекрасной. Остальные мячи валялись по углам корта, они ждали своей очереди, уверенные, что их одиночество временно, и в самом деле кто-нибудь, я или Мэйбилин, возвращал их из ссылки, и в конце партии все мячи оказывались в коробочке, как персонажи Беккета.

Это было развитие собственной легкости, способности двигаться, играть, застигать врасплох, владеть собой, бегать, прыгать, ловить, отбивать в последний момент круглый упругий мячик судьбы. В каждом ответном ударе — глухой звук натянутых струн, удовольствие, обучение правильному удару и правильной жизни. Воздух вокруг нас колебался, и мы вместе с ним. Я думал, что мне нравится, как она бегает. Это был иной способ встретиться и убить время.

Чуть позже я встал рядом с ней, чтобы помочь улучшить удар слева, все эти удары были моей маленькой победой над собой, в которой содержались душевные перемены и изменения позиций. Удара слева невозможно избежать: когда он резко наносится, это всегда дополнительный мини-экзамен, внезапно приносит вам еще одну малюсенькую трудность, и вы либо побеждаете, либо нет. И когда у нас получилось сделать серию таких ударов, мы знали, что продвинулись еще на шаг, мы можем доверять себе и друг другу. Это как общая победа, приобретенное мастерство, которое делилось на двоих. Мы вместе оказывались на высоте. И все это происходило всего лишь благодаря теннисному мячику, травяному корту, создававшим нужный замедленный ритм для углубленного изучения и обмена энергией, так же как, занимаясь любовью, тела какое-то время подстраиваются друг под друга, чтобы достичь удовольствия. Освоение удара слева было только обещанием, способом указать путь.