Весы - Дон Делилло Страница 21

Бок о бок, слушая радио.

— Интересно, что говорят друг другу остальные? — спросила она.

— Когда?

— Вот в такие минуты. Узнать бы, что они говорят. Может, о том, о чем мы даже не задумывались. — Она рассмеялась сама над собой. — То, что мы должны были бы говорить.

— Во время секса или потом?

— Во время секса неинтересно. Любовные охи-вздохи. Нет, после, как сейчас.

— Ты думаешь, мы все эти годы говорим что-то не то?

— А тебе не хотелось бы подслушать? Подсматривать я не хочу, а вот подслушать можно было бы.

— Они говорят: неплохо бы покурить.

— Кто тебе звонил?

— Где мои сигареты? Вот что люди говорят.

— Мне он не представился.

— Ларри Парментер. Ты его знаешь. Мы видели его у кого-то в гостях в Майами.

— Очень смутно.

— Года три назад.

— О чем он с тобой говорил?

— Вот любопытная какая.

— Иногда по ночам хочется, чтобы меня обнимали. Сегодня я хочу слушать. Так здорово лежать на смятых простынях и слушать. Укрой меня словами. Мы — двое ночных болтунов. Расскажи, о чем вы говорили.

— Об очень сексуальных вещах.

— Ну уж, конечно.

— Об «У-2». Это самолеты, которые засекли ракеты, когда СССР поставлял их на Кубу. Мы раньше называли их снимки порнографией. Собирались толкователи снимков и говорили: «Ну-ка, что за порнушку нам сегодня привезли». И правда — Кеннеди разглядывал эти снимки в спальне.

— А еще? — сказала она.

— Шпионские самолеты, беспилотные самолеты, спутники с фотоаппаратами, которые за три сотни миль различают то, что ты видишь с тридцати метров. Они видят и слышат. Знаешь, как древние монахи, которые тщательно записывали знания. Эти системы собирают и обрабатывают информацию. Все тайные знания мира.

— Одна из самых чудесных вещей — такими ночами ощущать всей кожей воздух, правда?

— Я скажу тебе, что это значит — эти датчики на орбите, которые слышат наши постельные разговоры. Это значит — конец доверию. Чем сложнее системы, тем меньше люди в себе уверены. Уверенность из нас высосут. Приборы выжмут нас, мы станем невнятными и мягкотелыми.

Годы, проведенные вместе, быстротечные годы, отвлекающие маневры, ловкие опровержения, гробовое молчание — все это не давало Мэри Фрэнсис надеяться, что она когда-нибудь узнает, какие тайны Уин хранит в данный момент, то есть ей были приятны подобные минуты откровенности, форма и размах его словесных хитросплетений. Она побуждала его рассказывать обо всем, о темах и событиях, связанных с работой, или просто о своих мыслях — молчаливо поощряла его, создавая поле восприятия, безмолвия. Такая же естественная обязанность для нее, как выбор занавесок. Теперь она стала экспертом по части создания атмосферы робкого любопытства, и хотя он больше, по сути, не работал, она по-прежнему хотела все знать, страстно желала слушать. Но сегодня случилось так, что она уснула, тихо уплыла по течению, завернувшись в простыню и положив руку ему на грудь. Он слушал радио, кто-то проповедовал евангелие четким радостным голосом, волнующим, энергичным, уверенным. Да-да-да-да. Бог живет и здравствует в Техасе.

Он создаст этого человека, выстроит личность, моток тонкой пряжи из привычек и убеждений. Ему нужен человек с правдоподобными причудами. Он создаст затененную комнату, комнату снайпера, которую следствие в конце концов обнаружит и подвергнет каждую мелочь безжалостному изучению, выслеживая друзей, родственников, случайных знакомых, проникая в их собственные комнаты, полные теней. Наша жизнь интереснее, чем мы думаем. Наша жизнь — это сюжет без сокращений и таинственной подсветки. Наша жизнь, если внимательно изучить все родственные и прочие связи, изобилует смыслом, полна течений и сложных поворотов, которых нам самим не позволено воспринять целиком. Он выявит скрытую гармонию в неприметной жизни.

Записная книжка с двусмысленными указаниями. Фотографии, искусно (или грубо) смонтированные. Письма, билеты, поддельные подписи, череда вымышленных имен. Все это потребует тщательной дешифровки, перевода в обычный текст. Ему зримо представились команды лингвистов, фотоаналитиков, специалистов по отпечаткам пальцев, специалистов по почерку, волосам и волокнам, пятнам и кляксам. Исследователи, воссоздающие цепь событий. Он обеспечит их заработком на долгие годы, приведет их в подвальные комнаты продуваемых ветром рабочих трущоб, в затерянные города тропиков.

Он выключил радио и выскользнул из-под руки Мэри Фрэнсис. Хотелось курить. Он надел пижаму и нашел два помятых «Уинстона» в кармане рубашки на кресле. Закурив, сел и попытался читать. Грохочущие бело-голубые прожилки грозы сместились к западу. Ти-Джей его обработает. Уин знал, что имя Мэкки — псевдоним, назначенный Отделом Документации. Теодор Дж. Мэкки. Уин также долгие годы пользовался вымышленным именем, обычная практика для должностных лиц, задействованных в секретной работе. После того как ссыльные лидеры обнаружили, что Мэкки высаживался на берег вместе с разведчиками в Блю-Бич, его имя окутал некий ореол славы и легенды. Как только стало понятно, что вторжение провалилось, Мэкки вернулся на вельбот и в поисках выживших обследовал с мегафоном все бухты. Уин не знал его настоящего имени.

Он читал «Дейли Ласс-О». Писали, что в 1905 году институт отказался от своего исторического названия и был переименован в «Центральный рабочий университет», или ЦРУ Он слишком устал, чтобы оценить иронию или совпадение, чем бы это ни было. Он слишком часто сталкивался с иронией и совпадениями. Какому-нибудь ловкачу однажды придет в голову, если уже не пришло, основать религию совпадений и заработать на этом миллионы. Да-да-да-да. Он огляделся: где пепельница? Ему давно уже не бывало хорошо. С тех самых пор. Усталость и забывчивость. Ему приходилось разговаривать с самим собой, когда он вел машину, отдавать простые приказы, ругать себя, чтобы внимание не рассеивалось. Он неловко перебирал мелочь у аптечных прилавков, покупая детское мыло в аэрозольном баллончике для дочурки. Порой невыносимо было оставаться дома одному. Дом превращался в комнату ужасов, когда не было жены и дочери, когда они запаздывали, возвращаясь домой на машине. Он все время представлял себе аварии. Обломки крушения на обочине. В доме становилось все темнее и темнее.

Все это было частью долгого падения, ощущения, что он умирает.

Темный самолет спланировал вниз, прочертив в туманном небе к востоку от посадочной полосы крутую дугу. Легкий, как дерево бальза, шаткий, с необычайно длинными крыльями, он заходил на посадку, пролетев над ЛЭП, что тянулась через рисовые поля вдаль к холмам и терялась за горизонтом. В воздухе разнесся странный свистящий звук, и люди, что жили за пределами базы, выбежали из домов и, полуприсев, наблюдали спуск самолета. Звук походил на бесконечно растянутый крик чайки, он отражался от сводов глубоких пещер, окружавших базу, притонов камикадзе времен второй войны. Люди высунулись из окон казарм поглядеть на приземление. Возле радарного кожуха стоял мужчина и наблюдал за происходящим, скрестив руки на груди. Два человека в форменных фуражках остановились подальше от всеобщей суматохи, когда самолет наконец плавно сел, миновав поля и ограды из колючей проволоки, легко коснулся земли, вислоухие крылья, задевая посадочную полосу, будто в мультфильме, высекали искры среди белого полуденного сияния.