Девочка и сигарета - Бенуа Дютертр Страница 21

В своем чиновничьем прошлом я изучал не подлежащие разглашению данные Центра контроля за вредными факторами. Из проанализированных мною сведений странным образом следовало, что во время экологических уик-эндов, когда чиновники мэрии носятся по всем кварталам, воспевая «свободно дышащий город», уровень озона и углекислого газа в воздухе повышается в полтора раза по сравнению со среднегодичными показателями, также превосходящими безопасный для здоровья уровень.

В рамках экологического мероприятия наш мэр приказал закрыть движение транспорта на десятке бульваров и скоростных трасс, что собрало автомобилистов в чудовищные пробки на остальных улицах города. Вместо того чтобы вообще закрыть движение, мэрия ограничилась рекомендацией не использовать в эти дни личный автотранспорт. Совет не возымел действия: даже жители предместий приехали на своих авто в город, чтобы… поучаствовать в экологическом уик-энде!

Повсюду на улицах публику призывают развлекаться. В моей памяти всплывает план мероприятий:

1. Оборудовать дорожки для катания на велосипедах, роликах и самокатах.

2. Обеспечить посетителей «кислородных кафе» информацией о составе и характеристиках воздуха; проводить обучающие семинары по статистике загрязнений окружающей среды.

3. Подготовить детей для периодического запуска в воздух шаров, надутых чистым воздухом.

И так далее, вплоть до торжественного закрытия уик-энда и традиционной речи мэра о воздухе и жизни.

Этот экологический праздник способствует загрязнению окружающей среды не только во время его проведения, но и в течение всего года, так как, поставив галочку о выполнении мероприятия, мэрия и пресса на следующий же день забудут о вреде выхлопных газов. Озабоченность ухудшением качества жизни на планете проявлена, теперь можно спокойно вернуться к другим вопросам: срочному обеспечению экономического роста, подъему автомобильного производства, «хорошим новостям» из стран Азии, где многократно возрос уровень потребления. Бесспорно, загрязнение окружающей среды обусловлено экономическим ростом, подъемом автомобильного производства и увеличением потребительского спроса в азиатских странах; но требовалось сохранять оптимизм — радоваться одному и волноваться о другом, умеренно и ответственно.

Честно говоря, я не слишком скучаю по родному району. Магазины готового платья вытеснили все, что я так полюбил в этом городе со дня приезда: молочные и рыбные лавки, ремесленные мастерские, ночные бары и рестораны раннего обслуживания, негритянские улицы и пыльные блошиные рынки, маленькие кинозалы на каждом углу… А теперь везде только модная одежда, модная одежда, модная одежда. Вдоль улиц гордо выстроились одинаковые во всех странах заведения: рестораны быстрого обслуживания для бедных и не очень (сегодня фастфуд и есть традиционная кухня); ритм жизни полностью подчинен рабочему графику; все бистро закрываются после полуночи; курить нигде нельзя; права детей ширятся (неподалеку от моего дома на пешеходной улочке перед школой поставили восемь светофоров). Местечковый комфорт превратил некогда царственный город в казарму. Лишившись свободы, я, в сущности, не много потерял; главное не падать духом.

Насколько я понял, во время пятого уик-энда чистого воздуха дорожное движение будет затруднено из-за манифестации, организованной на площади Республики в защиту Кевина, заложника Martyre Academy. Пресса опасается столкновений манифестантов с колоннами пенсионеров, защитников Франсуазы, и журналистов, защитников немецкого репортера… Сторонники Кевина пользуются мощной поддержкой — их колонну возглавляет сам Дезире Джонсон. По его словам, надо «спасать молодежь, ведь за ней будущее». После своего освобождения он прямо-таки стал пророком: его портретами увешан весь город. Оба сторожащих меня в машине полицейских — его горячие поклонники. Тот, что помоложе, бритый индонезиец, только что объяснял своей коллеге, дюжей чилийке, жующей жвачку:

— У меня на сердце потеплело, когда он выложил цветами «Да будет жизнь». Проявить такую силу духа перед смертью!

— А я не верю, что Дезире убил полицейского. По одной его улыбке можно понять, как он ценит жизнь… Не то что ты, гаденыш. — И она с беззлобным смешком ткнула меня локтем в бок.

Мне бы промолчать, но я вступил в разговор, словно для того, чтобы прорепетировать свое выступление на грядущем судебном заседании:

— Мое дело хотя бы заставит задуматься о правах курильщиков в этой стране.

— Вот уж не понимаю! — возразил индонезиец. — Как можно одновременно бороться за право жить и за право курить?

— Право на жизнь, — ответил я, — это и право на опасные удовольствия. Но в одном я с Джонсоном не согласен.

— Да? И в чем? — спросила чилийка с типичной для охранников фамильярностью по отношению к заключенным.

— В том, что лучше убить пятидесятилетнего, чем старика, женщину или ребенка!

Улыбка тут же сменилась гримасой:

— Ага, извращенцу всегда легче сорвать зло на слабых и невинных.

— Нет, это вопрос принципа. Для меня дети суть незаконченный человеческий продукт с примитивными реакциями; они только едят и плачут, а взрослые подчиняются им непроизвольно. Старики свыклись со смертью, ждут ее как отдыха. О женщинах и говорить нечего: они добились равноправия, так во имя чего предоставлять им привилегии? По моему мнению, в поддержке нуждается зрелый мужчина, лет сорока или пятидесяти, ведь его все презирают. Он еще любит жизнь и уже чувствует приближение смерти; его интеллектуальные силы в самом расцвете, а начальство уже хочет отправить его на пенсию; его отовсюду вытесняет молодежь. Бывшая жена смотрит на него как на источник доходов. Дети считают его отсталым. Секретарша за одну улыбку готова обвинить в сексуальных домогательствах и отсудить солидный куш. Все житейские конфликты и проблемы достигли апогея, все рушится… Он само воплощение хрупкости.

— Вы поэтому обижаете детей?

— Да не обижаю я детей. Я их игнорирую. Они меня не интересуют. Это эмбрионы, им недоступны богатства человеческого языка и человеческих отношений, недоступны радости и страдания любви. Посмотрите на больных детей, которые, к великому утешению своих родителей, умирают спокойно, ибо еще не познали жизни. Они почти не осознают смерти, она для них лишь легкий переход в другой мир. А для зрелого человека ужас перед небытием и тоска по жизни бесконечны. Поэтому, если выбор неизбежен, гуманнее убить ребенка, а еще лучше младенца, а не взрослого.

Этими словами я снова расписался в своей виновности. Неотесанные охранники сочли мое равнодушие к детям косвенным проявлением непреодолимой тяги к маленьким девочкам. Мое мировоззрение было им недоступно; своим ощущениям они доверяли больше, чем доводам рассудка.

Это заметила и Латифа во время встречи с мэром. Она несколько недель добивалась аудиенции и неоднократно получала отказ. В мэрии словно забыли о моей безупречной службе и ценных советах. Теперь никто не хотел связываться с преступником против детства, а в холодных отказах секретарш звучал упрек, словно мое преступление запятнало честь города. Но Латифа не унывала и не потеряла присутствия духа даже во время унизительного обыска в нашем доме. Меня привезли в наручниках. Бедный Сарко скакал вокруг меня, пока полиция переворачивала все вверх дном в поисках фотографий, фильмов и других следов моих злодеяний. Хотя они ничего не нашли, меня препроводили обратно в тюрьму.