Козлы! - Ариэль Бюто Страница 21

— Ты забыла сказать, где мы встречаемся, — улыбается он. — Значит, в Барселону ты не едешь. Я знаю одно хорошее местечко, очень уютное, довольно дорогое, но плачу я…

Дальше Флоранс уже не слушает. Она бросается бежать со всех ног, щеки ее пылают, за ней по пятам гонится гигантская тень Филиппа. На самом деле Филипп не трогается с места. Блаженно улыбаясь, он довольствуется тем, что бормочет себе под нос: «Не тревожься, любовь моя. Я приду к тебе. Обещаю, ты будешь счастлива».

Сигнал к отправлению поезда застиг их в объятиях друг друга. Прощание протекало довольно сдержанно, но, заслышав сигнал, предвещавший неизбежную разлуку, Жан-Мишель прижал к себе Элизу чуть крепче и не отпускал секунд на десять дольше обычного, а напоследок прошептал ей в ухо: «Я тебе позвоню». К своему удивлению, Элиза внезапно разволновалась и даже испытала нечто похожее на вспышку страсти. С какой стати, спрашивается? Ведь между ней и Жан-Мишелем решительно ничего не произошло.

Она смотрела, как он удаляется по перрону скованной походкой немолодого человека — суставы дают о себе знать. Из окна поезда, с возвышения, Элизе была видна его макушка, и она заподозрила, что волосы на ней сохранились исключительно благодаря пересадке. Смутившись, она поспешила перевести взгляд на сына, который уже углубился в книжку. Когда Жан-Мишель обернулся, чтобы помахать рукой, Элизы в окне уже не было. Поезд тронулся. В Париж! К мужу, к Люси, к близнецам. Там она вновь обретет благоразумие и супружеское счастье, главное — не переступать ту грань, за которой скука оборачивается отчаянием.

Миновала неделя. Элизе было абсолютно некогда думать о Жан-Мишеле. Уже на третий день она перестала ждать звонка, а когда увидела его улыбку молодящегося старичка, запечатленную на свадебных фотографиях, у нее даже вырвался нервный смешок: какую дурацкую ошибку она могла совершить…

Марк был, как обычно, мил и ненавязчив, близнецы наконец согласились спать по ночам. В следующем месяце они расплатятся за квартиру. Затем наступят майские праздники… Словом, у Элизы не было никаких оснований жаловаться на жизнь.

Как-то вечером, когда дети уже спали, а Марк еще не вернулся с работы, раздался звонок:

— Я не вовремя?

У нее замерло сердце, воспоминания о прованской ночи накрыли ее с головой. Цветастая занавеска в их стандартной квартире показалась убогим суррогатом тех бутонов, чей аромат струился в ночи, когда степенная мать семейства под восхищенным мужским взглядом превратилась в нимфу.

— Ты скучала?

Элиза соврала. Отчасти из вежливости, отчасти для того, чтобы разговор не угас. Ей хотелось и дальше вслушиваться в голос — нежный, мужественный, так мало соответствовавший физическому облику Жан-Мишеля, который произносил слова, адресованные ей одной.

— Во что ты сейчас одета?

Элиза выдумала облегающее платье и босоножки на высоком каблуке. Жан-Мишель осмелел и заговорил о прекрасном теле, скрытом под этим платьем. Элиза его не перебивала, растроганная тем, что еще способна внушать подобные мысли. У него был звучный голос, смелый и волнующий, — такого Жан-Мишеля она не знала. Они говорили долго, без неловких пауз и заминок. Элиза отважилась на пару нежностей, в ответ он пустился в подробный рассказ о том, что он намеревался сделать с ней в ту ночь в Авиньоне.

Когда Жан-Мишель умолк, возможно исчерпав идеи, она предложила встретиться. Но работа и жена удерживали его в Марселе. В Париже он рассчитывал оказаться лишь через несколько месяцев.

Скрежет ключа в замке! Это Марк возвращается домой, по своему обыкновению одной рукой отпирая дверь, другой развязывая галстук. Элиза успела назначить Жан-Мишелю следующее свидание — завтра, в то же время, у телефона. Трубку она положила, четко сознавая, что изменяет мужу.

Назавтра была суббота. Элиза спала допоздна, проснулась будто в похмелье, опьянение вызвали речи Жан-Мишеля, которого она теперь называла про себя Жан-Ми. Марк принес ей завтрак в постель и увел детей на прогулку. Раздевшись догола, Элиза долго изучала свое тело перед зеркалом в ванной. Уже намечается целлюлит. Живот расплылся. Необходимо срочно принять меры, а вдруг Жан-Ми… Впрочем, он ничего ей не обещал, разве только позвонить сегодня вечером. Но и этого было достаточно, чтобы обрадоваться: в ее жизни наконец-то что-то происходит! Элиза уже вышла из того возраста, когда жаждут счастья, ей за глаза хватило бы новых впечатлений.

День прошел как в тумане, в счастливой растерянности. После ужина, сославшись на усталость, она первой вышла из-за стола. В десять минут десятого, когда пес Мефистофель метил свое любимое дерево, мобильник Элизы подал голос.

Звонил всегда Жан-Ми. Их телефонная связь быстро набирала обороты. За пять дней Элиза выучила наизусть расписание скорого поезда Париж-Марсель, разорвала фотографию Жан-Ми, чтобы та не мешала сосредоточиться на его новом облике, преображенном магией слов, и начала мечтать о тайном свидании в гостинице. На шестой день он не позвонил.

Ошалевший от счастья Мефистофель успел обнюхать все фонарные столбы в квартале, но телефон Элизы упорно молчал. Тогда она решила позвонить сама, но вдруг сообразила, что Жан-Ми не дал ей номер своего мобильника.

На седьмой день Марк выразил настоятельное желание самому погулять с псом. Элиза заперлась с телефоном в ванной, где и просидела один на один со своим унылым отражением в зеркале; зеленоватая подсветка лишь подчеркивала ее возраст.

Сначала Элиза сильно переживала. На одиннадцатый день печаль трансформировалась в гнев. Она даже позвонила Жан-Ми домой; жизнерадостное «алло» его жены оскорбило Элизу до глубины души. Она повесила трубку, не сказав ни слова.

Гулять с собакой она больше не выходила, но ее мобильный был всегда включен. На ночь она убирала звуковой сигнал, но зато не спускала с экрана бессонных глаз.

Спустя три недели горе и гнев уступили место апатии. Жан-Мишель? Он всегда был ей безразличен. Она любит своего мужа и детей, ей больше нечего желать.

На двадцать третий день Жан-Ми позвонил в обеденное время. Для разнообразия, пояснил он. Элиза упрекала его за молчание, он оправдывался работой, тем, что у Элизы есть муж, а у него жена. Ему надо было поразмыслить, заявил он, и сегодня он принял окончательное решение: им лучше остаться друзьями.

Сперва Элиза подумала, что такая честность заслуживает уважения, и только потом вспомнила, что именно он втянул ее во всю эту историю, и какие бы красивые слова он теперь ни произносил, они лишь прикрывают трусость и подлость. О чем она ему и сказала со всей прямотой. Он возражал, клялся, что никто и никогда не нравился ему так, как Элиза, но не может же он взять такой грех на душу — разрушить семью, в которой четверо детей. Он умел убеждать, умел польстить и выразиться так, что казалось, будто никогда прежде ничего подобного он никому не говорил. Элиза его простила.