В будущем году - в Иерусалиме - Андре Камински Страница 21

Как вообще случилось, что он без памяти любит маму? И что дает ему эта любовь? Ничего. Она просто не замечает его. Для нее он пустое место. Несмотря на то, что ради нее он надрывается всю жизнь, приносит ей подарки, когда у него есть деньги. А мама ни разу не поблагодарила его. Сказать ему простое спасибо она не в силах. Она считает в порядке вещей, что он, как собака, лежит у ее ног.

Это ужасно! Я должна бежать отсюда. Иначе я стану, как все они…

Завтра мама едет на Радауцы. Просить о помощи. У строгого дяди Давида, который нас презирает. Он всего лишь обыкновенный ростовщик, но презирать нас он вправе. Потому что у него есть деньги, а у нас их нет. Он может позволить себе все, что захочет и когда захочет. Нужда вызывает у него насмешку. Люди боятся его и всегда готовы ему служить.

Все, кроме моей мамы. У нее нет перед ним страха, и она даже уверена, что „расколет“ дядю Давида. Разве достойно так говорить? Десять тысяч крон привезет она завтра, утверждает мама, и мы будем спасены. Нам оставят наш дом, и оставят в покое нас.

Бежать отсюда, бежать…

Очень хотелось бы знать, как, собственно, она его „расколет“. Наверное, у нее есть безотказный способ делать такие вещи… Тот самый, которым она „заполучила“ алмаз. Ну и словечки: „расколоть“, „заполучить“! Она пользуется каким-то особым трюком — это бесспорно. Но каким, каким?! Никогда она не раскроет его. О таких вещах принято помалкивать. Жаль, но я все равно узнаю. Этот трюк не может быть слишком загадочным… Я знаю это от Либермана, моего учителя латыни. Он изображает надутого ученого, строгого профессора, но стоит мне посмотреть ему в глаза, и он сейчас же краснеет и начинает бормотать себе под нос. И я знаю, что могу получить от него все, что захочу. В его косых глазах я — богиня. Руки его становятся мокрыми, и от него исходит затхлый запах залежалой ветоши. Этого я наверняка расколола бы, что бы ни означало это гадкое словечко. За счастье овладеть мной он дал бы руку на отсечение…

А, кстати, что значит — владеть кем-то? Я думаю, люди тянутся друг к другу и потом целуются. Инициатива при этом якобы принадлежит мужчинам. Со мной никто еще не пытался так делать. А, собственно, почему? Этому Либерману я просто не позволила бы такого — это же ясно. Я бы его просто ударила. Но тому, кто мне нравится, — почему бы и нет? Хеннеру, например. Но этот куда-то сбежал. Или сыну его, этому почти нереальному Натану. Ах да, и этот сбежал. Исчез с лица земли вместе с папенькой своим. Он вообще похож на ангела, а ангелы умеют летать. Если бы он погладил мне грудь или бедра, я, наверное, растаяла бы от наслаждения…

Он упорхнул вместе со своей волшебной скрипкой. Следом за своим папой. И теперь оба они за семью горами.

Завтра решится все. Мама едет в Радауцы, чтобы „расколоть“ старого кровопийцу. „Смягчить“, — как она выразилась. Может, не так уж он и затвердел? И в его груди бьется обыкновенное сердце? Кто знает? А может, сердце тут вообще ни при чем и все решает какой-нибудь другой орган… Но об этом не принято распространяться.

Если маме удастся раздобыть денег, мы не останемся на улице. А если нет, то именно это и случится. Мне страстно хочется, чтобы мы оказались на улице. И тогда я поступлю так, как поступили Хеннер и Натан: я исчезну. На восток. Через леса и болота, все время — навстречу восходу солнца.

Я приду к тебе, Бальтюр. Жив ты или мертв. Ты рассчитываешь на меня.

Когда они уводили тебя, скованного наручниками, ты смеялся…»

Владивосток был заложен в 1860 году и сразу же стал разрастаться во все стороны, как бесхозный озерный камыш. Уже к началу следующего века он превратился в крупнейший порт на востоке России и стал для всего Тихоокеанского побережья главной перевалочной базой. Его нарекли Владыкой Востока, и неспроста. Петербургское правительство возводило эту метрополию как важный форпост на дальней окраине империи. Он стал также портом приписки промысловых судов, добывающих китов и тюленей. Вокруг порта на голом месте, подобно грибам после дождя, вырастали бесчисленные заводы и заводики, во все стороны расползались целые промышленные комплексы, в полный рост поднимались громады портовых верфей, прокатных цехов и доменных печей. Непомерной могучестью своей, равно как и неповторимым уродством, обязан этот монстр особому положению конечного пункта Транссибирской железной дороги.

Я уже говорил, что 12 июля 1906 года одиннадцать сыновей Янкеля Камински ступили на землю Владивостока. Тут же на вокзале, иссеченном солеными океанскими ветрами и обезображенном угольной пылью, купили они местную газету, из которой узнали, что Дрейфус реабилитирован, освобожден из тюрьмы на Чертовом острове и даже произведен в майоры. Черным по белому так и было написано: освобожден из тюрьмы на Чертовом острове. Так что, нет таких крепостей, из которых невозможно вырваться. Это была новость чрезвычайной важности! Если не опускать рук, возможным становится все невозможное, и тот факт, что одиннадцати укротителям ветряных мельниц, обреченным кончить свои дни в глухих застенках царских казематов, удалось вырваться на свободу, является нелишним тому доказательством.

Бэр, старший из братьев, обратился к остальным со словами:

— Законы гравитации посрамлены, товарищи мои: яблоки падают не с дерева на землю, а, наоборот, — с земли на дерево. Но если во Франции уже торжествует сила права, в России все еще царит право силы. Истинная справедливость неделима. Восторжествовав где-то и однажды, она будет торжествовать всюду и всегда, если мы этого очень захотим. От нас зависит это и больше ни от кого. Мы достигнем звезд, и я спрашиваю вас: хотите ли вы взлететь к звездам?

— Мы с тобой! — дружно ответили братья.

— Кто еще сомневается, должен заявить об этом сейчас. Завтра будет поздно…

Сомнений не выразил ни один.

— Тогда поклянемся, братья: с Дрейфусом — вперед, к новой жизни!

И все дружно повторили:

— С Дрейфусом — вперед, к новой жизни!

* * *

Вся команда, как я уже говорил, была облачена в униформу железнодорожных служащих. Они ничем не выделялись из общей массы, хотя очки их на шнурках выглядели не совсем обычно. Слава богу, они находились теперь на Дальнем Востоке, где и не такое видали.

Чтобы было понятным дальнейшее повествование, нужно иметь в виду, что в те времена все нижние чины носили одинаковую униформу. По этой простой причине отличить трамвайного контролера, скажем, от таможенного чиновника или от другого служаки какого-нибудь российского ведомства было практически невозможно.

Потому никто в тот летний день и внимания не обратил на появление в порту одиннадцати мужчин, заявивших, что им поручено проконтролировать погрузку американского сухогруза «Авраам Линкольн», которому предстоит доставить на восточную Аляску партию меховых изделий.

Часы показывали начало двенадцатого, солнце стояло в самом зените. Так называемые таможенники торопливо поднялись на борт судна, где их встретил капитан Фаирхильд и провел по юту к нижним трюмам.