Теплоход «Иосиф Бродский» - Александр Проханов Страница 22

Из-за темных деревьев взошла луна, вначале оранжевая и туманная, затем все белее и ярче, наливаясь млечным блеском, зеркальным свечением. Огромно и чисто пылала над теплоходом, отражаясь в заливе.

По золотой бахроме, пересекая ее тенями, скользили лодки, яхты, буксиры, вытягивая по воде дрожащие золотые нити.

Есаул встрепенулся, увидев, как подкатывает скромный, с зачехленными окнами, микроавтобус «мерседес». Сразу несколько членов экипажа, мелькая под фонарями белыми сюртуками, кинулись к автобусу, отворяя задние двери. Через минуту от автобуса отделились носилки, подхваченные четырьмя молодцами. На носилках высилась кибитка без окон, в каких по улицам средневекового города странствовали прекрасные дамы, отправляясь на тайные порочные встречи. Бегом, в сопровождении нескольких членов команды, кибитку внесли на трап. Направили в самый отдаленный отсек корабля, в глухую, за железной дверью, каюту, перед которой была выставлена стража. Есаул впервые облегченно вздохнул и заметил, как прекрасна луна.

Оставались последние минуты перед отплытием, когда на пристань выскользнул торжественный кортеж — мотоциклы, лиловые вспышки, шумные вихри машин. То прибыли Святейший Патриарх Пий 45-й и мэр Москвы Юрий Долгоухий. В тяжелых золотых ризах, окутанный сладкими фимиамами, запалив высокие свечи, из автомобилей выплыл клир, начиная богослужение. Патриарх, поддерживаемый под локти, белобородый и немощный, в золотой митре, воздел руки, облаченные в золотые рукава, напоминая птицу, тщетно желавшую взлететь. Знакомый пастве дребезжащий, блеющий голос затянул псалом, обращая его к ковчегу, который, казалось, очнулся, ожил, одухотворился. На палубы из кают выходили набожные пассажиры, держа в руках запаленные свечи. Мэр Юрий Долгоухий стянул замшевое кепи, и его смуглые кудри рассыпались за спиной, придавая сходство с благородным рыцарем.

— Отправляясь в странствие по водам и потокам днесь, являя народу Израиля рекохом благолепие и стяжание алкающих, снизошед чадам градов сих и поселений, в назидание братии и восшедши, аки дщерь низподаху, благословляю ковчег сей и немощных человеколюбце, аще на поприще благоволения и произрастание злаков и кормящих во утробу сию… — восклицал Пий 45-й, жалобно и слезно воззрясь на ковчег, где ему вторили нестройные голоса верующих и молящихся.

Свечи теплились золотыми огнями. Луиза Кипчак набожно крестилась, капая чистым воском на свою босую, чуть прикрытую бальным платьем ногу с сиреневым педикюром.

— Сочетаемые браком нераздельным, яко светила негасимые царствия опричь, благолепие чертогу и плодов земных, яко виноградников и во оскудение благодати, опричь ниспадаху и отрекоху, преумножая лета и во избавление и продление роду сего, всякого писанного и неписанного, в благодарение и снискание единородных сих… — голосом, дрожащим, как хрусталь во время землетрясения, возглашал Патриарх.

Корабль, как огромный аналой, был дивен и великолепен под полной луной. Куприянов, в галстуке на голом теле, крестился левой рукой, кладя знамение снизу вверх, слева направо, как учил его выкрест-священник, окормлявший кабинет министров.

— От града первопрестольной Москвы, чадам и святотатцам, опричь немощных и увечных, донельзя воинов и благонравных, дабы по водам и потокам в достижение столиц северных и богобоязнен, донельзя и сподвижникам сих человеколюбце… — возглашал Патриарх.

Служки поднесли Патриарху чашу святой воды и кропило. Тот немощной рукой посылал сверкающие под фонарями брызги в сторону корабля, благословляя ковчег и всех странствующих на нем. Оператор Шмульрихтер, приклеив свечку к поручню палубы, ловил в окуляр патриаршьи ризы, облизываясь красным собачьим языком.

Луна отекала медом, вязкая медовая полоса пролегла по заливу. Медлительные лодки и яхты пересекали ее, вытягивая золотой клейкий след. Так оса, попадая в медовую сладость, неохотно ее покидает, оставляя за собой золотистую тягучую струйку.

Мэр Юрий Долгоухий, отбросив назад романтические темные кудри, воскликнул:

— Счастливого плавания, дорогие москвичи. Передайте моей незабвенной коллеге, мэру Санкт-Петербурга Валентине Воспаленко-Оскуденко привет и послание, которое прошу вскрыть по прибытии в город на Неве, — с этими словами мэр протянул на борт конверт, скрепленный сургучными печатями, на которых был оттиснут герб Москвы — азербайджанский шашлык на шампуре высотой с Останкинскую телебашню — работа скульптора Церетели.

И тут случилось знамение. Луна вдруг окуталась пепельной дымкой, словно ее занавесили серым прозрачным батистом. Свет убавился, исчез медовый блеск. Потускнев, луна стала отсвечивать красной медью. След на воде из сусально-золотого превратился в грязно-желтый, какой бывает на обветренной, содранной с кровли латуни. Муть, прилетевшая к луне, прибывала. Это было облако несметных тварей, летучих насекомых, гонимых ветром через моря и горы из песков африканской пустыни. Мириады существ с прозрачными крыльцами окутали луну, помещая ее в туманное облако. Каждая невесомая тварь действовала, как кристаллик стекла, преломляла свет в прозрачных крыльцах и стекловидных чешуйках. Желтую луну окружили зеленые и алые кольца, голубые и оранжевые оболочки. Лунный круг превратился в черный квадрат, по углам которого полыхали изумрудные и багровые вспышки. Рядом с квадратной луной образовались лазурный полумесяц, треугольное фиолетовое светило, шестиконечный спектральный крест. На заливе в багровом отражении струились черные змеи, словно плыли в кровавой реке. Черный квадрат набряк кровью. В его рубиновой глубине стали проявляться силуэты, как в театре теней. Вместо привычной библейской сцены, в которой Каин убивает Авеля, возник Грозный царь, убивающий сына Ивана. Его сменил царь Петр Первый, убивающий сына Алексея. Была явлена сцена, где Иосиф Сталин убивает сына Якова.

Люди на пристани с ужасом взирали на зловещее светило, являвшее сцены детоубийства, сулившее беды и пролитие крови. Гости теплохода немо запрокинули головы, глядя, как из луны в залив капает кровь, и от каждой капли расходятся багровые круги.

Облако слюдянистых тварей, прилетевших из африканских пустынь, пронеслось дальше, оставляя луну. Видение исчезало, ночное светило вновь наполнилось серебряной девственностью, медовым блеском, отражалось в заливе золотой бахромой.

— Тьма египетская, — пролепетал Патриарх Пий 45-й. — Знак Божий, ниспосланный Моисею в исходе иудейском, яко тварей творящий и рабов очищающий, донельзя бысть.

— Приказал же моим педерастам, — досадовал мэр Юрий Долгоухий. — «Поднимите самолеты, разгоните облака». Так нет же, суки, пропьянствовали.

Есаул, бледный и истовый, смотрел в небеса, пославшие ему загадочный, укрепляющий знак.

В недрах корабля мягко зарокотало. Бархатно задышало железо палуб. Махина теплохода плавно отвалила от пристани, оставляя на берегу кортежи, слуг, охрану, благословляющего Патриарха, машущего исступленно мэра.

Два оркестра страстно и пылко взыграли, знаменуя отплытие. На носу бушевал новоорлеанский диксиленд — десяток негров в красных жилетках. Дули, сияли медью, выпучивали фарфоровые белки, раскрывали красные рты, оглашали залив музыкой Миссисипи. Случившийся рядом прокурор Грустинов не удержался, заколыхал тучным телом, задвигал локтями, как если бы тер себе спину махровым полотенцем. Здоровенный негр, выворачивая красные губы, игриво ему подмигнул, намекая на возможность близких отношений.