Четвертый тоннель - Игорь Андреев Страница 22

Все время, проведенное в тот день на улице и в метро, я чувствовал себя очень странно. Потому что на меня часто доброжелательно смотрели мужчины и постоянно смотрели улыбающиеся женщины. Улыбались мне совершенно без повода. Через два-три часа я не выдержал. Набрал номер Тимофея и сказал:

— Тиман, происходит что-то странное. Бабы мне улыбаются без повода.

— А так и должно быть, — ответил он. — Все получается правильно, если ты думаешь правильно. Привыкай.

Я зашел в свой офис. Смотрю: маленькая девичья разборка на тему у кого длиннее и толще статус должности. Леночка наезжала на Наташу, подчиненную. Говорила начальственным тоном, с назидательными нотками:

— Наташа, я тебе что сказала?! Я тебе сказала, сначала сделай Киркорова, а потом Каспарова! Аты что? Вот как я сказала, так и сделай!

Оказавшись рядом с ними, я шутливо сказал в тон Леночке, как бы продолжая ее фразу в адрес Наташи:

— А то смотри у меня — получишь в зуб!

Лена изобразила еще более строгое лицо и, напустив на себя экстремально суровый вид, попросила меня выйти с ней в коридор.

— Знаешь что, Игорь, — начала она, так мило сдвинув брови, и принялась грузить теорией про деловую этику. То есть, о том, как должны себя вести на работе воспитанные люди.

Я стоял, слушал, любовался ее женственными чертами, голосом, одеждой, телодвижениями, все время улыбался и немножко кривлялся. Выслушав нравоучения до точки, я начал что-то говорить, любовно ее передразнивая, однако она меня перебила. После чего я резко повысил голос, правда, оставаясь в уважительном формате, и сказал:

— А давай ты меня не будешь перебивать. Я же тебя уважаю — не перебивал.

— И ты меня не перебивай! И не надо меня подкалывать на глазах у коллег.

— Конечно, Лена, я больше не буду.

Неожиданно для себя я обнял ее со словами:

— Лена, ты такая приятная девушка.

— Да и ты тоже классный, — сказала она, сдержанно улыбаясь.

— Ты мне нравишься. С тобой очень приятно общаться.

— Ой, и мне с тобой.

Она уже не могла сдерживать ослепительную улыбку. И вдруг добавила:

— Жаль что мы с тобой коллеги по работе, не общаемся по-другому.

Я крепко взял ее за попу и сказал:

— Ой, Лена, что ты такое говоришь. Я не такой! Я не так воспитан!

Она захохотала и начала вырываться.

Мы вернулись в рабочий зал, и я ей тихо сказал:

— Ну все, теперь нас видят твои подчиненные. Давай, дорогуша, снова сделай строгое лицо!

Она снова рассмеялась. Хотя она женщина совсем не моего типа, в тот момент она мне виделась намного более привлекательной, чем обычно. Когда женщина улыбается, это прекрасно.

— Со мной, знаешь, что-то странное творится. Как будто сума схожу. Вроде все про себя помню, но так, словно не про себя, а про кого-то другого… Понимаешь?

— А чего тут не понять? — спросил Валерка. — Ты сколько уже не пьешь?

— Две недели, — ответил Иван. — Сегодня как раз.

— Так чего ж ты хочешь. Это у тебя черная горячка начинается.

Виктор Пелевин, «День бульдозериста»

Однажды я подумал о том, что мне часто бывает плохо потому, что я слишком много времени провожу среди людей, которым плохо. Они подавляют меня своим негативом. Почему большинство взрослых людей подавляют свои желания, эмоции, внутренние импульсы? Почему я, оказавшись в вагоне метро среди людей-роботов, тоже становлюсь роботом? Я внутренне протестовал, но был бессилен противостоять настроению толпы, идущей по своим делам в мрачном трансе.

Поразмышляв, я обнаружил, что боюсь выделяться из толпы. Хотя именно это интересно. В детстве, пока меня не научили не высовываться, я был другим. Вот какая-нибудь девочка во дворе. В песочнице. Розовый бантик, белые сандалии. Подхожу:

— Привет.

— Привет.

— Как тебя зовут?

— Маша.

— А меня Игорь. А что ты тут делаешь?

Она еще не говорит «я на улице не знакомлюсь». Я еще не придаю излишнего значения тому, что она говорит. И вот мы уже играем вместе, пока меня кто-то из пацанов не вовлечет в более интересную игру, например, кидать земляные камни в проезжающие мимо автобусы, а потом убегать от злых шоферов.

А что теперь? Все строго, скучно и по регламенту. Осторожно, двери закрываются. Хоть вешайся.

Один из моихдрузей по «Живому журналу», по имени Вова, рассказал про упражнение из пикап-тренинга. Исполнить песню в многолюдном месте на глазах у прохожих. Громко, чтобы все слышали. Случайных зрителей должно быть не менее двадцати человек. Например, в метро. Вова рекомендовал повторить три раза с интервалом минимум в 15 минут. Он пообещал, что мне понравится эффект. «Сначала ты перестанешь думать: „Ой, на меня смотрят, это неприлично, это стыдно, я наверное как дурак выгляжу“. Потом, после многократного исполнения, появится игривое настроение. А потом — независимость от толпы». Представив, как я мог бы петь в метро, я почувствовал страх вперемешку с воодушевлением и понял, что хочу это сделать. Но… не сегодня.

Через пару недель я наконец-то решился. Поскольку ни одной песни наизусть не знал, я принял решение исполнить детский шлягер «В лесу родилась елочка». Нашел в интернете, распечатал, выучил наизусть. Подумал, где буду упражняться. На Филевской линии метро поезд ходит по поверхности. Почти без шума. Меня будет хорошо слышно всем пассажирам. Прекрасно.

И вот я там. Волнение нарастает по мере приближения к станции «Киевская». Когда поезд вышел из тоннеля на поверхность, во мне не осталось никаких чувств, кроме пронизывающего насквозь, парализующего волнения. Дикий шум метро стих, уступив место тихим перестукам железных колес о стыки рельсов. Пора бы начинать. Но у меня в голове сразу возник поток мыслей, объясняющих, почему именно сейчас, именно в этом вагоне петь нельзя.

— Ну, в этом вагоне я петь не буду, потому что все время в нем ехал, — сказал я сам себе мысленно. — Что я буду, как дурак, людей пугать. Вот перейду в соседний вагон и там…

Перешел. Мгновенно нашлись аргументы, чтобы здесь и сейчас это тоже не делать:

— В этом вагоне слишком мало людей, всего человек десять. Надо не так…

Однако в следующем вагоне нашлись новые соображения, так же продиктованные страхом и оттого очень убедительные. Так, блуждая из вагона в вагон, я доехал до конечной. Мои отмазки неоспоримы. Если надо, я сам себя умею так убедить, что ни один Генри Киссинджер не сможет переспорить.

Ну что ж. Ну, трус. Ну и что. Не умирать же. Озадаченный, я пробормотал:

— Ничего страшного, сейчас сяду в поезд в обратную сторону и начну.